Уильям Фолкнер, «Когда я умирала». Театр п/р Олега Табакова. Сценическая версия и постановка Миндаугаса Карбаускиса. Художник-постановщик — Мария Митрофанова
«Когда я умирала», по-моему, лучший на сегодня спектакль Карбаускиса, молодого, но уже весьма известного в Москве режиссера, ученика Фоменко и одного из главных табаковских «любимчиков». По-моему, также — это первый его спектакль, сделанный для реальных зрителей, которые покупают билеты, приходят и рассаживаются в зале. В данном случае Карбаускис не потрафлял зарубежным продюсерам и не рассчитывал на дальние гастроли. Стал ли он более искренним или же просто более мастеровитым, однако его Фолкнер — это практически идеальное зрелище. Это подлинный театр, когда из пустяков, из ничего складываются поразительные живые картины. Я была в «подвале» и видела простые лавки, драные занавески, скошенный дощатый помост. А также — красную землю американского Юга, коробочки хлопка, джунгли кукурузыЙ Я видела пыльную дорогу, и повозку, шуршащую деревянными колесами, и покорных мулов, и непокорную реку, и людей в потоке, и уносимые прочь обломки старого мостаЙ На моих глазах деревушка скрывалась за поворотом, а из-за другого поворота медленно вырастал малоэтажный мощеный городок с деревянными вывескамиЙ Все это выглядело гораздо реалистичнее, чем бывает, например, в кино, потому что в кино ты следишь за чужим взглядом, а театр дает простор твоему собственному. Передо мной была Америка 1930-го, то есть год назад пережившая «черную пятницу», Америка между кризисом и депрессией, страна Эллингтона, и Армстронга, и тысяч бедняков, никогда не слышавших о свинге. Гершвин уже написал «Рапсодию в стиле блюз», а «Порги и Бесс» появятся через пять лет. Скоро прогремит Уолт Дисней со своей «Белоснежкой», скоро Маргарет Митчелл выпустит в свет грандиозный оптимистический реквием плантаторскому Югу. Начинается пора великой американской литературы: Вулф, Стейнбек, Фолкнер.
Уильям Фолкнер, сын обедневшего плантатора, он много знал о людях с пустыми карманами, грубыми руками и огрубевшими сердцами. В кино «Когда я умирала» называлось бы роуд муви. Собственно, из разнообразных роуд муви в значительной степени состоит вся мировая литература, под это определение подпадают и «Дон Кихот», и «Пиквик», и «Двенадцать стульев», и еще десятки знаменитых историй. Люди в движении. Люди, раскрывающие себя перед новым пространством, новыми знакомыми и перед самими собой. В семье умирает мать. Умирает долго. Так долго, что муж и дети невольно торопят развязку. Грядущая смерть — это бытовой вопрос, разбитый на отдельные бытовые подвопросы. Мать еще жива, а один из сыновей уже размеренно строгает под окном доски для гроба и снимает с будущей покойницы мерку. Они говорят о смерти просто и буднично. Так же просто и буднично мать отходит, подтверждая тезис местного доктора о том, что смерть сродни обычному переезду и не следует делать из нее событие. Адди Бандрен «переезжает» в мычащую корову в стойле, в рыбу на сковородке; ее бледная тень (белая сорочка, белый чепец, намертво пришитый к маленькой гробовой подушечке) будет сопровождать семью на протяжении всего пути. А путь предстоит долгий: Адди завещала похоронить себя в родных местах, в сорока милях от дома. Ее муж Анс дал ей клятву и почему-то эту клятву исполняет. Он не умеет выразить свое горе, и, кажется, что горя нет вообще, а когда, наконец, они доберутся до точки назначения, буквально над свежей могилой жены Анс вставит себе новые зубы и подцепит новую мамочку для своих детей. Но сейчас, рискуя единственной повозкой и последними мулами, вопреки стихиям и разуму, нищий, шепелявый старый прохиндей Анс, мешок с трухой, везет жену, куда обещал. Мать едет присутствовать на собственных похоронах — а как иначе? Ее мотает в повозке, смывает в реку, многострадальное тело ночует по чужим сараям, а утром снова трогается в путь. Гудят приставучие мухи, в высоком небе собираются стервятники, потому что солнце, а процессия шестой день в дороге. Один из сыновей ломает ногу. Другой в порыве отчаяния пытается сжечь надоевший груз, чтобы и им, и самой матери стало легче. Ритуальный костер угрожает чужому имуществу — парень оказывается в тюрьме. Может сложиться впечатление, будто «Когда я умирала» — очень мрачный спектакль. Это не так. Со сцены три часа говорят о смерти, а зрители смеются. Тоже своего рода оптимистический реквием. Поставленный в стиле романтического натурализма. Спектакль-парадокс. Спектакль, абсолютно соответствующий духу Фолкнера, его вечной и вечно переменчивой светотени, его прекрасному, стильно «корявому» языку, отрицающему значение слов. Эти люди просты до абсурда, но у них есть понятие о грехе и спасении. Они естественно, по-земному циничны, но какая-то сила тянет их за сорок миль выполнять пустое обещание. В их деревушке, где всем до всего есть дело, и на все существуют свои правила, а фраза «Люди — разные» являет предельную степень вольнодумства, жила-таки Адди Бандрен, спорила с местной святошей Корой о Боге и очень много о Нем знала. Рожала детей от мужа и не только. А теперь ее семнадцатилетняя, тайно беременная дочь трясется на повозке рядом с отцом, братьями и материнским гробом. Жизнь и смерть неразделимы. Актеры топчутся по наклонному, как крышка гроба, помосту, тем не менее, «Когда я умирала» — спектакль не о смерти, а о вечной жизни. В которую веришь вне зависимости от церквей, конфессий и попов. Просто веришь, и все. Потому что она есть. Кстати, более верный перевод As I Lay Dying — «Когда я умираю». Первое лицо, настоящее время. Ни лицо, ни время со смертью никуда не деваются. И, между прочим, спектакль именно по этому роману Фолкнера стал когда-то режиссерским дебютом Жана-Луи Барро. Вечное проступает сквозь быт, бытовое каждую секунду обнаруживает себя в вечном. Это надо было тонко поставить и не менее тонко сыграть. Артисты «Табакерки» великолепны — все в равной мере, хотя и все по-разному. Тихое, но значительное присутствие на сцене Евдокии Германовой. Яркая характерность Сергея Беляева. Крепкая поддержка: Михаил Хомяков, Полина Медведева, Павел Ильин, Александр Воробьев, Алексей Золотницкий. Прекрасный молодняк: Алексей Усольцев, Андрей Савостьянов, Алексей Гришин, Александр Яценко, Лина Миримская (дочь Ольги Блок-Миримской), Юлия Полынская.
Карбаускис никогда не ставил простую литературу, среди «освоенных» им авторов — Торнтон Уайлдер, Томас Бернхард, Томас Хюрлиман, Майкл Фрейн. Пожалуй, лишь «Старосветские помещики», выпущенные им во МХАТе, да «Дядя Ваня», работа над которым только начинается, не пугают слух нормального театрала. Однако никогда еще он не ставил сложную вещь так просто. Никогда не исполнял симфонию жизни и смерти на губной гармошке. Карбаускис, как и пророчил ему Табаков, вырастает в серьезного режиссера. И это не может не радовать.