Как две пьесы Алексея Толстого слились в единое целое
Можно сколько угодно спорить о ментальности русского народа, о его отношении к властям (царям, большевикам, демократам, псевдодемократам), но одно его качество не вызывает сомнений — народ наш верит в доброго царя. Премьера двух «царских» пьес Алексея Константиновича Толстого, поставленных в Театре им. Моссовета, — еще одно неопровержимое тому доказательство.«Царские» пьесы Толстого в истории русского театра всегда играли судьбоносную роль. Достаточно сказать, что постановкой второй пьесы трилогии — «Царь Федор Иоаннович» — кстати, самой любимой автором, 14 октября 1898 года открылся Московский художественный театр. А исполнитель роли царя — молодой, малоизвестный артист Иван Москвин — после премьеры проснулся знаменитым. Сегодня кажется удивительным факт, что пьеса эта почти 30 лет была под цензурным запретом. Хотя государственных устоев не подрывала, однако образ сына Иоанна Грозного дискредитировала. Вот только две цитаты из XIX века:
«Зрелище скудоумия и беспомощной слабости венценосца может производить потрясающее и неблагоприятное впечатление». «Личность царя изображена так, что некоторые места пьесы неминуемо породят в публике самый неприличный хохот». Ну как в воду смотрел цензор позапрошлого века.
Итак, Театр Моссовета. «Царство отца и сына». Режиссер Юрий Еремин пьесы «Смерть Иоанна Грозного» и «Царь Федор Иоаннович» концептуально слил в один спектакль. Текст изрядно купировал и множеству действующих лиц отказал в появлении на сцене. Два акта. Два царя. Два цвета — черный и белый. Время от времени сценический монохром заливается кровавым закатом по заднику сцены.
Черный царь
Первый акт — как в дворовой страшилке из детства: в одном черном-черном городе жил черный-черный человек… Было бы забавно, если бы это не было нашей историей, во многом определившей поведение властей по отношению к народу. А именно: преобладание черного с редкими цветными эпизодами, но постепенно переходящими в неизбежную темноту. Вот, кажется, была перестройка с упоительной надеждой на демократию, а все кончилось как всегда.
Чернота рождает пустоту: именно такое сценографическое решение самого режиссера стало решением художественным. На черной сцене черные стулья под боярскими задами, кресло под сухим задом костистого царя-душегуба. И холодный, убийственный свет по заднику, две створки которого опускаются и поднимаются, точно ножи гильотины. Нерв и энергию напряжения держит потрясающая музыка Матвея Костолевского.
И вот царь Иван Грозный. Его играет Александр Яцко. У него нет шаржированно-острого грима, к которому прибегали все его предшественники на сцене и на экране. И игра его также не имеет эмоциональных плюсов. Яцко удивительным образом играет черное нутро русского царя, имеющего самые разные оттенки и ноты: у него пьяно страшнее форте.
Ближе к концу первого акта в царство черных фигур режиссер вводит белую — царя Федора, сына Грозного от первого брака. Более дикое и противоестественное родство представить себе трудно. Нет, страшно. Такие дети даются тиранам только в наказание.
Белый царь
Он входит в черное царство… Нет, вплывает совсем не царской, не державной поступью. Он ежится, передергивается, когда на него нахлобучивают царские одежды — таково первое явление Виктора Сухорукова в роли царя Федора. За его спиной невидимой шеренгой стоят Иван Москвин, Николай Хмелев (в фотографиях и театральных легендах) и Иннокентий Смоктуновский (тоже в фото и документальной съемке). Отвечать за несобственное прошлое придется. Сухоруков, этот престранный артист, с удивительной фактурой (невысок, плотен, розов и упруг как ребенок, к тому же с поющим голосом) — отвечает.
Вокруг него все бело, как в Рождество на открытках: одежды, царица Ирина, постель и кадушка, где она моет своего царя-ребенка. Прав был цензор из позапрошлого века, уверявший, что личность царя породит в публике самый неприличный смех. Его детской наивности, граничащей с юродством, смеются. Что это за самодержец, что правду от неправды отличить не может и готов добровольно сойти с престола:
…Лишь потерпи немного — Мите только
Дай подрасти — и я с престола сам
Тогда сойду,
Вот те Христос!
То, что Виктор Сухоруков блестяще играет безобидного, наивного и даже слабого царя-батюшку, полного антипода папаши, сомнений нет. Сухоруков как раз из тех мастеров, что так сыграет кошку, что увидишь ее пушистый хвост без костюма. В своей игре Сухоруков, весь в белом, работает как белошвейка — ни швов, ни переходов: все гладко и радостно. И жалко, аж сердце сжимается… В этом смысле поразительна сцена, где он рассказывает про медведя, которого завалил мужик. Все начинается с улыбочкой, как в анекдоте:
Мужик к нему так близко подошел,
Так близко — вот как ты теперь, владыко,
Ко мне стоишь, а он шагнул вот так.
Забавность рассказа — и вдруг, в одно мгновение, душка-царь превращается в страшного зверя:
Вот так всадил ему в живот!
Медведь-то прет, да все ревет: уу!
И белый царь ревет ужасным зверем, вскинув руки: у-у-у. Бесноватый и страшный — жуткое папенькино нутро в нем проснулось. И душка стал в мгновение страшным зверем: я царь или не царь?
И все-таки козырь Сухорукова в другом. Ему удается играть не белого (доброго, хорошего, прогрессивно-демократического) царя, а разницу между черным и белым, невидимую, неощутимую на цвет и запах разницу. Ту страшную пропасть, что отделяет добро от зла, глубину и коварство которого постичь невозможно. Ему даже не аплодируют, потому что боятся прервать ту нить, что связывает зал со сценой, и обозначается словом «магия». Браво!!!
«Царство отца и сына» — спектакль весьма опасный для всех его участников. Здесь вся команда должна играть на двух форвардов, даже не помышляя о личном первенстве. Уже первые спектакли показали, что артисты, занятые в «Царстве», свое место четко знают и именно на этих местах выделяются. Как, например, Борис Годунов в исполнении Валерия Яременко, которого можно поздравить с безусловной победой. От этого яркого, праздничного артиста трудно было ожидать внутренней сдержанности и строгости, с какой он строит роль Годунова. В финале первого акта есть удивительная сцена: видя, что Грозный умирает, Годунов, как пес, уже готов его загрызть и припасть к ногам другого хозяина. Он появляется из люка сцены, и каждое его движение, поворот головы, даже взгляд, брошенный в сторону самодержца, говорит о том, что это большой артист.
И, конечно же, аплодисменты художнице по костюмам Виктории Севрюковой — всего из двух цветов она сумела создать страшное царство.
