Интервью актера «Труду-7»
- Для вас, Александр, неожиданность, что именно вас Андрей Кончаловский увидел в роли Астрова? Не пытались ли найти ответ на этот вопрос у самого режиссера?— Я не пытался у него спрашивать, потому что это не совсем правильно. Конечно, мне было интересно предложение Андрея Сергеевича, предложение режиссера, который 40 лет назад снял фильм «Дядя Ваня». Естественно, он знал материал вдоль и поперек, и я понимал, что если Андрей Сергеевич предлагает мне роль Астрова, значит, он все хорошо обдумал.
Признаюсь, я никогда не понимал Чехова. Сейчас я, может быть, на какую-то сотую долю стал понимать, почему Антон Павлович говорил: «Там, где публика смеется, она должна плакать, и наоборот». Для меня до сих пор этот автор не разгадан.
— Не исключено, что сам Чехов не знал, какой он был художник. Не показалось ли вам, что классик был в поиске и этот поиск предстояло вам отобразить в роли?
— Я не понимаю, где в пьесах Чехова искать выход для героев: у Антона Павловича это не прописано. Для меня нет ответа.
— В пьесе «Дядя Ваня» нет выхода только для Астрова.
— Ни для кого! Насколько я сейчас понимаю. Там все в этой пропасти. Никто из героев не останется счастливым или благополучным. Вот такие сцены из деревенской жизни описал Антон Павлович в пьесе «Дядя Ваня». Андрей Сергеевич нас учил, что мы лишь пытаемся говорить о глобальных вещах и что мы ничуть не изменились. Что было 150 лет назад, что сегодня — ничего практически не поменялось. Действительно, если отъехать от Москвы на 250 километров, то увидишь то же самое, что описал Чехов более 100 лет назад.
— В фильме «Дядя Ваня» вашего героя Астрова сыграл Сергей Бондарчук, который был категорически не согласен с трактовкой образа Кончаловского. Актер считал Астрова не опустившимся человеком, неопрятным и спившимся, а все еще красавцем, эстетом и блюстителем формы. Поэтому он сшил в Италии для своей роли изысканный костюм. Но Кончаловский заставил Бондарчука надеть потрепанный сюртучок. А какой костюм у вашего Астрова?
— Мятый, пыльный. Единственно, у Андрея Сергеевича была и есть фобия (в хорошем смысле этого слова) — обувь. Он даже хотел с директором театра ехать за сапогами в Англию. Но Валентина Тихоновна (Валентина Панфилова, директор Театра им. Моссовета. — «Труд-7») нашла в Москве самую дорогую мастерскую, где мне их сшили. Когда эти сапоги показали Кончаловскому, он сказал, что в принципе они его устраивают, только их необходимо покрасить. Тогда он принес с Малой Бронной сапоги, которые никто не носит, они просто образец породистой английской обуви. Единственно, он сказал, чтобы их покрасили, дабы устранить заломы. Андрей Сергеевич подчеркнул, что кожаные английские сапоги должны «стоять». Я возразил: «Это невозможно! Я буду в них ходить, они помнутся». Но Андрей Сергеевич настоял на своем: сам лично их докрашивал и потом потребовал, чтобы специально стоптали подошвы. Как мне показалось, Андрей Сергеевич подходил к постановке спектакля отчасти как кинорежиссер. Когда мой герой сидит в кресле-качалке, то зрителю видны стоптанные и пыльные подошвы его сапог. Андрей Сергеевич внимателен во всех мелочах спектакля. Если артисты открывают вазочку с засахаренным вареньем, то вынимают оттуда невидимых зрителю ос. Есть первый план, второй план, но Андрей Сергеевич выстраивал в спектакле пятый и даже шестой планы.
— На ваш взгляд, Астров всерьез любит Елену Андреевну или ему просто скучно?
— В пьесе есть финальный монолог, и, чтобы понять эту ситуацию, надо посмотреть спектакль. Нет, он не влюблен. Он прекрасно понимает, что этот союз невозможен. Да и Елена Андреевна тоже это знает. Другое дело, что она большую часть пьесы смотрела на него, как говорится, сверху вниз, а в финале смотрит снизу вверх. Не исключено, что она готова пойти с ним на какие-то отношения, но они обречены. Куда она с ним пойдет? Не в лесничество же.
— Поэтому Астров так цинично ей предлагает: «Вы все равно поддадитесь чувству, так лучше здесь, на лоне природы». Разве опытный любовник, не получив своего, будет так грубо вести себя с красивой женщиной?
— Согласен, фраза цинична. Да и Астров — циник: не потому что всех презирает, а потому что доподлинно знает, что будет. Андрей Сергеевич как-то сказал: «Я перестал ссориться с людьми». Это его теория, и я, опять же, подписываюсь под его словами. Андрей Сергеевич произвел на меня глобальное впечатление, еще когда мы работали над картиной «Глянец». Но тогда это была точечная работа. А сейчас я проживаю с этим великим человеком полгода жизни. И на манер обезьянки начинаю слизывать с него все, что мне интересно. А мне интересно все: философия, мотивация, суперэнциклопедическое образование, отношение к жизни, к стране, к народу. Этот человек действительно имеет свою точку зрения. И в его годы ему все равно, кто и что про него подумает.
— У нас получается интервью не о вас, а об Андрее Сергеевиче.
— Могу сказать, что с появлением Андрея Сергеевича в моей жизни произошла перезагрузка файлов. Он меня поднял: И я очень рад, что он меня поднял.
— Домогарова очень любят в Польше, больше всех российских артистов, и вам бы не удалось завоевать их сердца, если бы они не разглядели в вас романтика. Поляки культивируют романтизм. А сами вы кто — романтик или циник?
— Я думаю, что сейчас не разделить уже. Романтик? Да, я верю людям. Я доверчив, и это меня очень часто бьет. Если бы я был прожженным циником, я бы не верил. Это моя ошибка и мой крест. Я не хочу переживать о том, что вы будете думать по поводу моих поступков. Я хочу жить так, я так живу, и принимайте меня таким!
— Наверняка Андрей Сергеевич на это бы вам сказал: «Cвобода — это знание своих лимитов и границ дозволенного, а не желание делать то, что тебе вздумается». Возразите?
— Андрей Сергеевич в свои 73 года слишком мудрый. Мне же в 46 лет до мудрости еще ошибаться и ошибаться. Согласен, необходимо во всем видеть перспективу, иначе нет смысла.
— Тогда объясните, как за 10 лет тяжелой трудовой жизни Астров мог превратиться из очень красивого (так сказано в пьесе) благородного человека в циника, пьяницу и даже на одно лето в раздолбая?
— На своем примере я знаю, что происходит с человеком за 10 лет. Астров заработался и водочку стал пить. Но он не опустился и не пропал. Возится с крестьянами, которые живут в нищете, чьи дети спят вповалку с телятами в грязных избах. Вот почему водка: Он не может с собой справиться, но он все равно продолжает свое дело. Когда у меня сын был маленький, жена Ира ходила в деревню, где была родительская дача, покупать козье молоко. Был 1989 год. Грязь, вонь, дым, телята на полу, поросята там же. Ничего не изменилось. И когда человек, такой как Астров, понимает, что он лично ничего не может изменить, но вынужден здесь жить, то ему приходится жрать водку, чтобы завтра возвращаться в эту убогую обстановку и работать. Таково было отношение к людям и действительности у Чехова, возможно, как у врача. Я живу под Истрой, где сохранились дом, больницы, построенные Чеховым. Он строил, хотя понимал, что по большому счету это ничего не изменит.
— Вернемся к теме любви. Всем интересно: такой мужчина, как вы, культурный, талантливый, красивый, из хорошей семьи, думает о любви, верит в нее?
— А вы знаете, что такое любовь? 99,9% людей не знают, что это такое. Понимают влюбленность. Возможно, мои родители испытали любовь. Хотя, наверное, знали. Папа сделал маме предложение в тот момент, когда нормальные люди, думая о завтрашнем дне, не женятся. Родители были вместе до конца. Родили нас с братом. Умерли если не в один день, то очень близко друг к другу. Мама не выдержала ухода папы и ушла через пять лет. На их долю выпало много испытаний. Думаю, что сейчас у них все хорошо и они снова вместе. Что касается любви, я не очень понимаю, что это такое, то есть скорее гипотетически понимаю. Ненавижу предательство в людях. Могу простить человеку все, только не предательство. Сам я на это не способен.
— Женщины по своей природе предательницы, потому что им приходится бороться за выживание, они слабее и беззащитнее. К тому же нам есть что терять…
— Тогда это ваш большой грех — идите в церковь и молитесь. Мужчины и женщины так устроены, что хотят найти свою вторую половинку. Мы вот ходим, ходим по свету и ищем друг друга. Думаем: вон, на том стуле, сидит та, что мне нужна. Потом оказывается, что твоя судьба в этом момент сидела на другом стуле.
— Почему русские мужчины — несчастные любовники, в большинстве своем не сумевшие сделать своих женщин счастливыми, тогда как французы — обладатели? Вы как исполнитель ролей в спектакле «Милый друг» по Мопассану, экранизации романа Дюма «Графиня не Монсоро» должны знать причину. Да и вы сейчас один.
— Наверняка у кого-то из героев русской классики все хорошо с любовью. Что касается меня: Слишком много требований возникает к человеку, живущему с тобой. Почему так более или менее спокойно прошел развод с Ирой — матерью моего сына Саши, которому сейчас 20 лет и которого я безумно люблю. Все наши отношения сложились благодаря ей, сделавшей все, сохранившей все ради нашего ребенка. Ира — мой настоящий друг. Первый номер, если что-то не дай бог случится, будет номер телефона Иры, хотя мы с ней не живем вместе лет 12, а то и больше. Как мужчины, так и женщины, обладающие сильным полем, могут давить на других. Но друг может давить только в положительном смысле. В результате многих женщин рядом со мной нет, а Ира есть.
— Но ведь Астрову не нужна дружба — ему хочется любви. Не верится, что вам достаточно женщины-друга. Иначе Кончаловский не увидел бы в вас Астрова.
— У Астрова тоже есть друг — Соня. Она именно тот человек, который, если разбирать пьесу дальше, будет с ним рядом. С ним должен быть человек, который его бы все время охаживал, отпаивал, к которому бы он возвращался с работы, напивался и снова уезжал на работу. Дома у Астрова был бы друг, опора — Соня. Хотя, согласен, это чисто наш, русский вариант счастья. Французам такая опора в лице женщины не нужна.
— Соня некрасивая, хотя у нее красивые руки, глаза, волосы. Вы бы смогли полюбить дурнушку? Говорят, что такое с красавцами-мужчинами, как ни странно, случается.
— Не случается. Есть анекдот, когда к Эйнштейну приходит ослепительно красивая девушка и говорит: «Хочу, чтобы у нас был ребенок такой же красивый, как я, и такой же умный, как вы». На что Эйнштейн ей сказал: «А если все будет наоборот?» Вначале, как большинство мужчин, я вижу оболочку женщины. Когда за оболочкой еще есть что-то — замечательно. Хотя Боженька за нас постарался, что все влюбленные — слепые.
— Есть области, где можно что-то разглядеть. Довольно распространена версия, что чем лучше мужчина-актер на сцене, тем он хуже в постели, ибо всю энергию тратит на роли. Как ответите на эту провокацию?
— Мой ответ: вам этого не понять. Это я вам точно говорю. И это не у меня надо спрашивать. Если же серьезно, то интимные отношения складываются не потому, какой ты любовник или любовница в постели, не от так называемой силы все зависит. Дело в степени отдачи. Вовсе необязательно все это делать как свиньи. Есть другие составляющие любви. Можно просто взять женщину за руку, и это будет больше, чем мы с ней ляжем в постель. Важнее тактильные отношения. Гораздо важнее взгляд, глаза и рука, чем хватание за грудь и, простите меня, за другие места. Мы же не животные. Это касается всех цивилизованных людей. Если это возводится во главу угла — неинтересно. Значит, не те отношения. Я хочу прийти домой, выпить чашку чая, рюмку коньяка или водки и поговорить по душам. К сожалению, актерские семьи так устроены, что не говорят о погоде, а вольно или невольно обсуждают свою работу в кино, театре…
— Если честно, такая перспектива не очень-то и радует. А вы смогли бы полюбить женщину с мировоззрением обывательницы, мещанки?
— Я против мещанства. Хотя свой дом люблю. Опять-таки возвращаясь к Андрею Сергеевичу, его дом произвел на меня огромное впечатление. Если в нем стоит рояль, так это рояль, а не подделка, если стул, то это именно тот стул, который там должен стоять, и никакой другой. Я не считаю такое отношение к быту мещанством — это то, что люди вынашивали поколениями. В моем доме стоят два кресла прадедов, которые тянуты-перетянуты, но я знаю, что это мое и никто меня в этом не упрекнет. Если зеркало моей прабабушки и если я знаю, что оно принадлежит моей семье, — это не мещанство, это культура семьи, которую надо лелеять, отдавать детям, чтобы они знали ее и берегли.
— За вами чувствуется культура, порода, прошлое. Не обидно было, что на роль адмирала Колчака выбрали не вас, а Константина Хабенского?
— Это не за мной прошлое, а за моими предками, среди которых были дворяне. Роль у меня не отобрали, как пишут в газетах, и с Костей Хабенским мы в прекрасных отношениях. Но если бы мне судьба подарила шанс сыграть Колчака, я попытался бы показать метаморфозу, которая произошла с Колчаком, как он из исследователя Арктики, доброго, жизнелюбивого человека, хорошего семьянина превратился в идеолога и практика Гражданской войны.
Я не видел картину «Адмиралъ». Но я бы все сделал, чтобы показать, как Колчак приказывал бросать людей за борт, если они говорили, что поддер-живают коммунистов, как выжигал деревни, ненавидя свой народ и до конца не понимая, зачем он это делает. А он же был верховным держателем России, крупным ученым! Понимаете, ученым! Трагедия Колчака — это трагедия человека на срезе истории, пример того, как ее колеса переламывают людей, делая из великих ученых убийц своего народа. Так что дело не в моей породе. Хотя среди моих предков много тех, кто пытался помочь России в начале XX века и не допустить того, что произошло.
— Андрей Кончаловский описал свои браки и романы в двух томах. Вы могли бы последовать его примеру?
— Я не Кончаловский. Поэтому описывать свои романы не тороплюсь. Возможно, когда мне будет 73 года, тогда и возьмусь за перо. Но уже сейчас тем женщинам, которые попадут на страницы книги, очень не завидую. Несмотря на то что я романтик, о некоторых женщинах у меня сложилось такое впечатление, что если я им поделюсь… Многие из моих бывших возлюбленных во всех подробностях рассказали все — и даже больше — об отношениях со мной. Я же только «пылил». Правда, некоторые из бывших возвращаются уже с другой головой. Но время-то ушло. Открыто и с большим уважением могу говорить об Ире, с которой у нас есть прошлое, настоящее и будущее.
Наш сын Саша даже не понял, что мы развелись. Ему же все равно, спят его родители вместе или нет. Сын ничего не потерял от нашего развода: у него есть и мама, и папа, и все мы по-прежнему близкие люди. Я понимаю: чтобы обрести счастье, надо найти даже не женщину, а некую субстанцию, сочетающую в себе и ум, и красоту, и благородство, и талант. Наверное, если бы я задумался о том, какой должна быть моя женщина, то выбрал бы маму. В смысле ту ипостась мамы. Но мне нужна если не актриса — глупо искать женщину по ее профессии,-то та, которая бы понимала и знала эту профессию, чтобы я не объяснял, кто я, что я, чем живу. Врачу или филологу очень трудно понять, каково это — быть актером. Но в этом моем пожелании и заключается самая большая сложность. Никто не знает, что и когда к нему приходит, и это ожидание очень интригует.
