Валентин Гафт и Нина Дорошина оплакали жизнь и актерскую судьбу
Николай Коляда — автор более девяноста пьес, про которые так и просится сказать ахматовскими строчками «Когда б вы знали, из какого сора┘»Пьеса «Старая зайчиха» выросла из случая, который произошел с бывшей артисткой Коляда-театра. Она зацепилась в Москве и однажды получила предложение приехать в какой-то северный городок, загримироваться под негритянку, спеть под «фанеру», получить гонорар и ни в коем случае не говорить по-русски. В «Современнике» за «Старую зайчиху» схватились, превратили в «Зайца. Love story», в процессе репетиций изрядно перелопатили авторский текст.
Коляда, обычно хватающийся за голову, если актер путает хотя бы порядок слов, на сей раз дал театру полный карт-бланш. Полноправным соавтором пьесы, которую взялась ставить сама Галина Волчек, стал Валентин Гафт. В итоге всякие там «живопырки», «заманухи», «козлозайцы», «в поте морды своей» и прочие околядованные неологизмы-афоризмы соревнуются за зрительский хохот со скабрезными четверостишьями-двустишьями едкого Валентина Гафта. Кресло подо мной ходило ходуном — так смеялся сосед справа. Потом кресло притихло — со сцены потянуло сентиментальной банальностью: пропала жизнь.
Искать логику в этом авторском гибриде очень трудно. Бывший муж через тридцать лет разлуки выписывает бывшую жену, чтобы попрощаться перед смертью. Но делает он это совсем уж немыслимым образом — заманивает ее из Москвы в какой-то жуткий северный городишко вместе с бригадой «девчонок», загримированных под негров, «зажигать» на какой-то криминальной тусовке. Для этого предприятия он копил деньги чуть ли не всю свою бобыльскую жизнь. Мужик, видимо, так попортил супруге жизнь, что и через тридцать лет она каждую минуту срывается на крик: «Оно еще мне будет спорить!!!» — уже не знает, как унизить своего бывшего бедная женщина. Даже после общепримиряющего объятия. «Это все похоже на очень плохую пьесу», — задумчиво скажет один из них. И впрямь, похоже.
Реабилитирует всю эту историю Валентин Гафт — не четверостишьями своими, разумеется, а тихой, точной, пронзительной игрой. Его герой появляется в гостиничном номере в черных колготках на голове, завязанных сверху «заячьими» ушами (когда-то, когда они были молоды и влюблены, оба играли зайцев-родителей в детском утреннике плохонького театрика). Даже сквозь эти дурацкие колготки, то есть без мимики и своего горестного взгляда, Гафт заставляет почувствовать кожей боль своего героя, встретившего через тридцать лет главную женщину своей жизни. Старую, несчастную, хорохорящуюся из последних сил, научившуюся продаваться и подстраиваться, причем продаваться задешево.
Гафт играет своего ровесника и коллегу, товарища по несчастью, — из тех, кто не был, не состоял, не участвовал. Кто выпивал от жгучего чувства стыда.
Кто предпочел играть в «Зайке-зазнайке», лишь бы не мараться в постыдном официальном искусстве (так он, постепенно спиваясь, сам уговаривал себя смотреть на свою судьбу, поскольку ничего, кроме заек, ему не предлагали). Кто посмел выплеснуть «правду» в лицо сильным мира сего только в роли Папы Зайца — на большее не хватало смелости. Мимо кого прошли Отелло и Гамлет. Кто оплатил свою душевную целомудренность ценой неприкаянной и неудавшейся жизни. Валентин Гафт (спасибо Анатолию Эфросу) не пропустил своего Отелло, строчки которого с такой тихой страстью читает его герой. Но сколько грандиозных ролей прошло мимо, даже страшно подумать. Вот и сейчас роль актера-неудачника трещит на его актерском даровании, как по швам, и слава богу, что хоть ему удается вырваться за ее пределы.
