Пьеса Николая Коляды в Современнике
На спектакль «Заяц. Love story», пожалуй, стоит водить юных и самонадеянных абитуриентов театральных вузов, чтобы те примерили свою дальнейшую судьбу на вырост. Не всем же светит участь Евгения Миронова или Чулпан Хаматовой, кому-то и вечных «заек» суждено до старости играть со всеми вытекающими отсюда последствиями неудовлетворенных амбиций.Впрочем, речь даже не столько о сюжете старом как мир, но и о весьма наглядном его воплощении. Тут и домысливать ничего не надо, смотри и плачь от сожаления — к персонажам и действующим артистам Нине Дорошиной и Валентину Гафту, которым тоже не всегда доводится играть в спектаклях событийного значения.
Про избитость темы уже сказано. Подобным пьесам, рассказам, фильмам, спектаклям несть числа, и никакого нового слова Николаю Коляде произнести не удалось. Правда, и с болезненной актуальностью этот сюжет не расстанется никогда. Впрочем, говорят, что от оригинала пьесы Коляды «Старая зайчиха» в процессе репетиций и осталась разве что тема, а реплики, репризы, стихи, песенки, эпиграммы, отдельные сюжетные ходы возникали импровизационно и включались в действие. Быть может, оттого оно выглядит весьма хаотичным, «необработанным» и порой лишенным элементарной житейской логики. Но если посмотреть на «Зайца» с точки зрения неоформленного потока актерских воспоминаний, ассоциаций, прозрений, нелогичных по самой своей сути, то дело другое. Непредсказуемостью артистической натуры можно многое объяснить, хотя понять и принять такой вот человеческий мазохизм — не всегда.
За постановку «Зайца. Love story» (новое название, кстати, предложил Гафт) взялась сама Галина Волчек. С Колядой она давно уже «на дружеской ноге», да и проблемы актерской невостребованности и отчаяния художественному руководителю Современника, конечно же, знакомы не понаслышке. Быть может, это отчасти и помешало, привнесло в постановку излишний серьез и порой выходящую из берегов слезливую сентиментальность. А ведь пьеса (или то, что из нее в результате вышло) все же ближе к некоему трагифарсу, где даже собственные слезы и упомянутое отчаяние обыгрываются с легкостью комедиантов, и на краю пропасти упоенно что-то «представляющих».
К этому здесь все и подталкивает. Она, старая «столичная» актриса из гастрольной бригады (Нина Дорошина), спешно вызвана в неопознанный северный городок, чтобы прямо на заснеженном «пленэре» сплясать что-то жгуче негритянское. Соответственно одета и загримирована: смуглое лицо, смоляной кудлатый парик, звенящие бусы-браслеты, рискованная мини-юбка. Явление Его (Валентин Гафт), Мишки-Минтая, спившегося актера, ныне «звукаря» в заштатном Дворце культуры, не менее колоритно: стопроцентно бомжовый вид плюс черные колготки с прорезями, натянутые на лицо и бантиком завязанные на макушке. Ситуация — нелепее не придумаешь и явно «сконструированная» драматургом, помещенная в антураж убогого гостиничного номера. Увидев все эти по-прежнему «совковые» приметы интерьера, и в программку заглядывать не надо. И так ясно, что это фирменные и уже заштампованные приемы сценографии Николая Симонова.
Что остается делать с трудом признавшим друг друга бывшим супругам в эту долгую и холодную ночь? Ну, конечно же, предаться воспоминаниям. Чем они и занимаются все два часа сценического времени. Люди иные, «нормальные», актерским вирусом не зараженные, наверное, больше заинтересовались бы нынешним состоянием пусть бывшего, но все же родного человека. Для наших же, как водится, земная ось помещена аккурат посередине поворотного круга сцены.
А что судьбоносного было в этой самой театральной жизни? Череда маленьких городков, общежития и как апофеоз карьеры — чета длинноухих в шедевральном спектакле «Зайка-зазнайка». У Гафта здесь замечательный эпизод. Уняв дрожь в руках и выйдя на авансцену, он с замечательным энтузиазмом, помноженным на горькую пародийность, изображает Зайца-диссидента, бросающего со сцены вызов какому-то секретарю райкома по фамилии Дятел, подпрыгивая и «помахивая» хвостиком.
Впрочем, подчас в лихие заячьи или ернические стариковские монологи вклиниваются слова какого-нибудь Отелло, так никогда и не сыгранного. Валентину Гафту это искомое «остранение» удалось больше, может быть, в силу его личностной актерской природы, насквозь пропитанной иронией, а то и сарказмом по отношению и к искусству, и к себе в нем.
Нине Дорошиной, как истинной женщине, свою героиню жалко. До слез, порой переходящих в рыдания. И поэтому актриса очень скоро оставляет гротесковую пластику (консультантом по которой выступила сама Татьяна Тарасова, знаменитый тренер по фигурному катанию) и прочие постановочные изыски и переходит в традиционный психологический план. А он не всегда удачно синтезируется со многими пафосными фрагментами текста, особенно в финальном монологе «актрисы-подвижницы». Сегодня ведь даже Чехову и Шекспиру на сцене понижают эмоциональный градус, меняют их интонационный настрой, дабы умело вписаться в совсем непафосный современный стиль. Что уж тут говорить о Николае Коляде?
Кстати, эта пьеса, наверное, могла бы замечательно прозвучать на антрепризных подмостках, где вопросам комедийности и зрелищности традиционно придается большее значение. Но «Заяц» не выбирает, где ему жить. Впрочем, для нашего нынешнего отечественного театра, и без того устремленного организационно на антрепризные просторы, нацеленного на коммерческий и зрительский успех любой ценой, с огромным количеством невостребованных «штатных» актеров, «Заяц» — урок и напоминание. О тех, кто утратил «товарную ценность», — об актерах, насильственно выведенных в тираж. Ведь даже и современниковским звездам на сей раз довелось сыграть не короля Лира или леди Макбет, а, по сути, тех самых зайцев, о которых и говорится в пьесе.
