В театре «Практика» Александр Филиппенко сыграл монолог классика нынешней новой драмы британца Марка Равенхилла «Продукт». Встречу известного русского артиста с известным английским драматургом вполне можно назвать встречей двух театральных эпох.

Эстетическая несовместимость времен — сильная штука. И чем ярче кто-то воплотил свое время, тем сложнее ему найти себя в другом времени. Недаром разрушители и бунтари часто становятся охранителями и консерваторами. Им хочется зафиксировать обломки прежней эпохи в том положении, в каком они оказались после их культурных подвигов.

Александр Филиппенко — не просто воплощение, он эманация свободолюбивого оттепельного духа, когда брюки дудочкой считались крамолой большей, чем самая антиправительственная речь в устах самого радикального оппонента. Угрюмство не было сокрытым двигателем этой эпохи. Ее двигателем было свободы торжество. Облегчение — вот слово, наверное, более всего отражающее настрой шестидесятых. А что еще может чувствовать страна, с которой сняли оковы. Эх-ма, началась жизнь! Что, мы все еще в тюрьме?? Ничего, ничего… Зато без оков!!

Филиппенко передал это ощущение точно и смачно. Он, переигравший множество упырей и злодеев, всегда казался артистом светлым. В нем, как мало в ком, была сильна (и сильна до сих пор) радость от самого присутствия на сцене, от возможности свободного волеизъявления и словоговорения, которые дарует театр. Он словно подмигивает эдак залу: мир, если посмотреть на него, взявшись за руки, в сущности, разумно устроен.

Весь пафос «рассерженного поколения» 90-х (а Равенхилл один из самых ярких представителей именно этого поколения) в недоверии к миру, к самому устройству Солнечной системы. Фальшь и подвох притаилась повсюду. Все и повсюду превращено в товар. Состояться в этом мире — значит стать частью товарно-денежных отношений. Чтобы не стать, надо уйти на обочину. Страдающие перверсиями маргиналы хороши у Равенхилла не тем, что они хороши (честны, добры), а тем, что выпали из гнезда. Их изгойство само по себе есть залог их искренности. Пьеса «Продукт», казалось бы, бесконечно далека от вошедших в золотой фонд новой драмы прежних пьес Равенхилла — “Shopping&Fucking”, «Откровенные полароидные снимки». В ней нет ни маргиналов, ни садомазохистских страстей. Но в этом диетическом «Продукте» тоже содержится саркастический пафос.

Преуспевающий продюсер убеждает молодую актрису сыграть роль в его будущем фильме о террористах и разломе цивилизаций. Сценарий фильма изготовлен в лучших традициях голливудского блокбастера. И чем более дикими и неправдоподобными становятся сюжетные навороты, тем беспощаднее ирония автора по отношению к фабрике грез, где человеческая боль, страдания, любовь — лишь продукт, который надо правильно упаковать. Ежу понятно, как надо играть этого продюсера — холодным и циничным. Филиппенко так не умеет. Он превращает бесстрастный расчет в не знающий границ и законов гравитации полет фантазии. 

Значит, так, слушай. Одна британская девушка встречает в самолете араба с ножом и молельным ковриком. Ну испугалась сначала, а потом — слово за слово — привезла его к себе домой, переспала с ним и р-раз — влюбилась. Ну она опытная, а он, значит, девственник. А она, значит. .. подожди… а вот: она потеряла своего бойфренда во время взрыва башен-близнецов. Но тут такая любовь. Она, короче, сама готовится стать шахидкой. Мучается очень. Вдруг Осама бен Ладен к ним приходит. Ну она раскаивается, конечно. Предает любимого. А потом не выдерживает, сжигает себя вместе ним, и они, объятые пламенем, падают с 58-го этажа и… попадают в бассейн…

Филиппенко не рассказывает готовый сценарий. Он сочиняет его у нас на глазах, вдохновляясь невероятным сюжетом, как Хлестаков вдохновляется собственным враньем. И воспринимать этот текст в его устах как обличительный решительно невозможно. Кажется, режиссер спектакля Александр Вартанов к этому и не стремился. В его спектакле «Продукт» упакован так, что его хочется купить. Всюду фальшь, говорите, имитация, игра, но что может быть лучше игры. И что такое имитация хорошей игры? Это и есть хорошая игра. Мир прекрасен, потому что в нем возможны притворство и фантазия — вот пафос Филиппенко, решительно противоречащий скептицизму Равенхилла и побеждающий его.

Впрочем, скептицизм Равенхилла тоже немного преображает этого светлого артиста, любящего играть темных людей. Корректирует неизжитую социальную эйфорию оттепельных времен. И поколенческие барьеры уже не кажутся китайской стеной. Они кажутся призрачными преградами. Сотри случайные черты, и ты увидишь — мир един. И в сущности не так уж ужасен. Осталось в нем кое-чего и опричь товарно-денежных отношений.