Сам с трудом справляется даже с мобильником
Известность Евгению Стычкину принесли роль Чарли Чаплина в спектакле Театра Луны «Чарли Ча» и фильм «От 180 и выше», где его супермаленький рост — просто русский Дени Де Вито — в сочетании с юмором и темпераментом оказался как никогда кстати. В новой картине Георгия Шенгелия «Флэш.ка», которая только что вышла в широкий прокат, и в многосерийном телефильме «Бесы» мы увидим совсем другого Стычкина.— «Бесы» — фильм сложный, ответственный. Долго снимали?
— Недолго, но для меня это был дико мучительный процесс. Во-первых, потому, что с ТАКОЙ литературой ни в кино, ни в театре я еще не сталкивался, никогда не играл роль подобного масштаба и такой степени отвратительности, что также немаловажно. Верховенский — абсолютный дьявол. Мне было очень непросто карабкаться по направлению к образу. И даже потом, когда я более-менее понял, какой он у меня, каждый раз возвращаться к нему было тяжело. И отходить от него тоже. Нечто похожее было у меня разве что на съемках сериала «Бункер», где я также играл злодея. После очень жестоких сцен на душе было муторно. Ведь отрицательные эмоции — злобу, безжалостность — ты достаешь из себя.
— Что вы из себя вытаскивали, играя Верховенского? В вашем облике ничего «дьявольского» нет.
— Чтобы зритель прочел в тебе какую-то черноту, эту черноту надо из чего-то соткать. И то, что ты в себе вызываешь подобного рода эмоции, даром тебе не проходит. Это или остается в тебе, или требует времени, чтобы быть смытым.
— Каким же образом вы вызываете в себе эту черноту? Что, надо вспомнить, с чем сам когда-то столкнулся, пережил?
— Ни в коем случае! Это можно делать только интуитивно, на уровне внутренней энергии, эмоций, и ни в коем случае не связывая с собственной жизнью — это путь к саморазрушению. Точно так же нельзя вызывать слезы, вспоминая о пережитом горе, смерти близких┘
— Когда я брал интервью у Александра Стриженова, он назвал вас своим любимым актером┘
— Мне это очень приятно слышать. Со своей стороны, могу сказать: то удовольствие, которое я получаю у него на съемочной площадке, почти интимного свойства.
— В предыдущем фильме Стриженова «От 180 и выше» у вас была главная роль, а в «Любовь-морковь» — не главная. Вы не в обиде?
— Наоборот, я очень благодарен Саше. То, что я делаю в новом фильме, я никогда раньше ни в кино, ни на сцене не делал. Я там не комплексующий, невероятно уверенный в себе, жесткий, брутальный. Мой герой — профессиональный вор и убийца.
— А кого вы играете в «Флэш.ке»?
— «Флэш.ка» мне дорога тем, что Георгий Ливанович Шенгелия позволил мне попробовать то, что актерам всегда любо, — сыграть несколько сильных переломов внутри одной роли. Мой персонаж все время удивляет зрителя неким несоответствием того, что о нем думаешь и чем он является.
— Опять вор? Бандит?
— Он делает то, о чем я не имею ни малейшего представления. Он работает в банке — менеджер высшего звена, очень серьезный компьютерщик. И во всех отношениях ультрасовременный человек. Лично я ни тем ни другим не являюсь. Я несовременный и ничего не понимаю ни в банковском деле, ни в компьютерах. Мне не знакомы ни стиль жизни, ни психология этих людей. Я даже с мобильником с трудом справляюсь. Поэтому мне было непросто, но очень помог режиссер.
— В «От 180 и выше» ваш герой самоутверждался тем, что кадрил девушек высокого роста. А вы как самоутверждались?
— Я┘ вышивал. Я вышивал «крестиком» и добился в этом невероятных высот. Когда в школе нас распределяли на уроках труда по группам, я принципиально записался в группу девочек. Из желания быть поближе к женскому полу. А затем природная страсть к самосовершенствованию привела меня к высотам в искусстве вышивания.
— Это было┘
— В 6-7 классе, с восьмого класса все начали серьезно учиться, готовиться в институт, и нам было уже не до вышивания.
— Вы росли в уникальной семье. Мама — знаменитая балерина Ксения Рябинкина, с детства мы все помним ее Царевну Лебедь в фильме «Сказка о царе Салтане». Та, у которой «и звезда во лбу горит»┘
— И бабушка, и мама, и две тети — балерины. Причем одна из них суперзнаменитая — тетя Лена Рябинкина, ученица великой Елизаветы Павловны Гердт, — ведущая балерина Большого театра.
— И вдруг вышивание «крестиком»┘ И как ваши близкие отнеслись к такому увлечению?
— Да нормально отнеслись. Для них главным было, чтобы ребенок не начал пить-курить, не стал лгуном и подонком. Нет ведь закона, что мужчиной ты становишься, только если имеешь жесткую бороду, куришь крепкие сигареты и накачал невероятного размера бицепсы. Мужское начало проявляется в другом.
— А вам разве не хотелось иметь невероятных размеров и невероятной крепости бицепсы и прочие мышцы?
— Не только хотелось — я девять лет занимался восточными единоборствами.
Сначала занимался для здоровья дыхательной гимнастикой. Потом, как любому мальчику, в том числе и тому, кто занимается вышиванием, захотелось научиться крушить рукой кирпичи. Мне вообще хотелось все как можно больше и лучше уметь: кататься на лошади, прыгать с трамплина, бегать на лыжах, а не просто тупо качать мышцы. Людям моей комплекции и при моем-то росте иметь большие мышцы — только к земле прижиматься. А если в тебе нет хотя бы килограммов восьмидесяти, очень непросто быть крепким бойцом, и потому все решает духовитость, а она у меня есть.
— Я не раз наблюдал за вами и всегда поражался: энергия в вас бьет ключом, с лица не сходит улыбка, все вокруг вас заражаются вашим весельем. Трудно поверить, что вам бывает грустно, одиноко, что вам знакомо такое нехорошее слово, как «депрессия»┘
— Оно мне действительно незнакомо — это слишком большая роскошь. Депрессия и грусть хороши, если ты писатель, живешь один, в горах например, и у тебя красивый домик. Ты растапливаешь камин, пишешь выстраданную тобой книгу. Или рисуешь, или ты фотограф. А если у тебя профессия, в которой ты всегда и везде общаешься с людьми, то ты обязан быть общителен и не имеешь права никогда и нигде показать, что тебе плохо и что у тебя плохой характер.
— Вы и дома такой же веселый и жизнерадостный?
— Еще жизнерадостней и веселее. Хохочу с утра до вечера.
— А если серьезно? У меня сложилось впечатление, что вы совсем не такой, каким себя представляете на людях┘
— Вот и замечательно, я разный. И, конечно, моя жизнь намного сложнее, чем я про нее рассказываю.
— Дети вас когда-нибудь огорчали?
— Когда меня огорчали мои дети, то я говорил себе, что это результат моих собственных ошибок в их воспитании, моих личных недостатков. И вообще, дети не могут огорчать. Огорчаться, что твой ребенок не хочет чем-то заниматься? Или что он плохо выучил стихотворение? Согласитесь, это глупо. Нет, мои дети никогда меня не огорчали, и я думаю, еще долго не будут огорчать.
