Опера Джузеппе Верди «Травиата» в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко
Первую премьеру на отремонтированной и, наконец, открытой основной сцене главный режиссер театра Александр Титель решил отдать именно «Травиате» не потому, что это его самая свежая работа, — спектакль существует уже два года, он побывал на гастролях в США, его видели в Екатеринбурге. Заново открывать основную сцену худрук театра решил оперой, с которой, по его словам, началась оперная режиссура в том виде, в котором она существует сейчас. Именно Немирович-Данченко, ставя свою «Травиату», впервые изменил время и место действия — Виолетта оказалась актрисой, и «все сразу встало на свои места — актерский мир всегда допускал большую свободу и куда более фривольные нравы», говорит Титель.Последовав примеру как своего легендарного предшественника, а также едва ли не всех ныне существующих оперных режиссеров, Александр Титель перенес действие «Травиаты» в будущее, для зрителей оказавшееся прошлым. Более всего мирок, созданный Тителем, напоминает первые ночные клубы, появившиеся в Москве в 90-е. Мужики в дурацких пиджаках, не просто малиновых, а совсем уж карикатурных — розовеньких и ярко-фиолетовых. Женская часть массовки — в мини, в черно-белых коровьих разводах. Подруга Виолетты Флора (Елена Максимова) — в желтом, в буквальном смысле с головы до ног: ее ядрено-желтого цвета шпильки выделялись из общего цветового ряда настолько, что в этом впору было заподозрить какой-то особый смысл.
Сама же Виолетта, в огромном, неуклюжем кринолине, вполне соответствует традиционному представлению. Надо полагать, этот простой и даже прямолинейный прием позволил подчеркнуть, извините за выражение, оглушительное одиночество страдающей героини. Она-то как раз из другого времени.
Сцену с трех сторон ограничили белым и заставили прямоугольными прозрачными тубами, внутри которых трепыхались красные и золотые кусочки материи — то ли намек на цветомузыку, то ли пузырьки шампанского, то ли аллегория метущейся души героини… Тубы выглядели очень красиво, но отношения к действию не имели, больше того, певцам иногда приходилось петь, стоя за тубой, отчего даже яркие голоса звучали мутно. Мешала и другая деталь — здоровенные мягкие красные шары, использовавшиеся гостями Виолетты в качестве пуфиков. Оставшись одна и размышляя, стоит ли ей влюбляться в Альфреда, героиня пнула пуфик ножкой, тот медленно-медленно покатился к краю сцены, отчего публика заметно оживилась. Музыка, певица, оркестр — все перестало существовать, всех интересовало только это. Шарик все сделал как надо — аккуратненько докатился до края и свалился в оркестровую яму. Радости зрителей не было предела.
Зато отлично вписались в сценографию дамы из коллектива под заинтриговавшим названием Erotic dance show X-style и «Цвет ночи»". Они не обманули ожиданий, на балу у Флоры дамочки в микроплатьях изумительно извивались, придавая спектаклю нужный градус разврата, с чем редко справляются в подобных ситуациях балетные. И никто в зале, рассматривая порочных красоток, не ожидал, что те снимут платья и останутся — о ужас! — в стрингах. Неизвестно, кто при этом чувствовал себя более странно, сами девушки, первый и, может, последний раз выступавшие в серьезном театре, или публика, изумленно наблюдавшая за этим надругательством.
Что касается качества пения, то оно было хорошим. Неплохим, но, к сожалению, не выдающимся. Звезда театра Хибла Герзмава в партии Виолетты одолела почти все технические сложности, хотя неоднократно пыталась сама себе испортить жизнь, выдумывая, помимо вердиевских, еще и собственные, маловыполнимые вокальные задачи. На протяжении одного звука, одной ноты, в ее душе и, что заметнее, голосе происходило столько событий, что они, хоть и поражали воображение количеством, все же не казались убедительными в смысле качества. Роман Улыбин в роли Барона выглядел единственным хорошим актером в спектакле, но голос его часто звучал резко. Евгений Поликанин (Жорж) весь спектакль существовал поперек оркестру, и дело не в формальных ансамблевых расхождениях, скорее в разном ощущении времени. Тенор Алексея Долгова, как показала практика, еще недостаточно роскошен для партии Альфреда, его тембру не хватает округлости, мягкости, да и вообще разнообразия. Играя Альфреда, певец создал образ малоприятный, впрочем, предположу, в этом была затея режиссера. Основная мысль спектакля формулируется просто: «Любовь зла, полюбишь и козла» — ну невероятные козлы все эти мужики, и Альфред, и Жорж, и барон, и разницы между ними никакой. Режиссер подчеркивает это всячески, не только пиджаками и галстуками. Как еще можно трактовать «страдания» Альфреда, сидящего на табуреточке перед умирающей Виолеттой, поющего о своей потерянной без нее жизни и при этом не обращающего на саму страдалицу ни малейшего внимания?
Были в спектакле и фирменные для Тителя, тонкие трогательные подробности, но случались в его творчестве и более интересные постановки, включая недавнюю премьеру Cosi fan tutte. Важно другое.
Оркестр под руководством главного дирижера театра молодого Феликса Коробова звучал не просто хорошо. В то, насколько тонко, чувственно и подробно играют музыканты, даже не верилось, такого в московских оперных театрах не случалось давно. Порой небесспорными казались темпы, то непривычно быстрые, как в знаменитой «Застольной», то в нескольких местах настолько медленные, что только и оставалось удивляться, как это у певцов хватает дыхания. Другое дело, что эти медленные темпы ни на одну секунду не были лишены движения, музыкальности, логики. Итог математически прост — «Травиату» в театре Станиславского можно смотреть или не смотреть, а вот слушать — строго обязательно.
