Ф. М. Достоевский «Русский дворянин-семинарист и гражданин цивилизованного мира». Театр «Около дома Станиславского». Постановка Юрия Погребничко
На камерной сцене La Stalla — премьера. Жанр обозначен как «Расследование одного странного самоубийства». В углу камерного зала на оружейный манер лязгают клавиши «Ремингтона». Протоколы следствия проецируются на задник — точно титры немой фильмы.Следствием прочитаны несколько страниц «Бесов». Именно — судьба инженера Кириллова, атеиста, пошедшего на смерть во имя своей веры в неверие. С той же истовостью, с какой шли на муки первые христиане, свидетельствуя о Господе.
Рассохшийся шкаф красного дерева. Труп Кириллова, холщовый монстр, грубо приближенный к подобию человеческому, выпадает из угла. Чины следствия прихлебывают вечный русский чай из вечных русских железнодорожных подстаканников. Арестантка без речей, в суконном каторжном халате, из-под которого выглядывают пожелтелые клочья старого батиста, лунатически драит пол шваброй.
Идет следственный эксперимент. Все здесь меняют амплуа: Степан Трофимович Верховенский, его деловитый сын Петруша, уездный либерал Липутин и сам Кириллов.
Спектакль спокоен до заторможенности, до болезненной сосредоточенности на одной мысли. Строго по роману спокоен и сам Кириллов с его тусклыми, устремленными в себя черными глазами. «Бог необходим, а потому должен быть. …Ноя знаю, что Его нет и не может быть. …Неужели ты не понимаешь, что из-за этого одного только можно застрелить себя? …Я всегда был удивлен, что все остаются в живых».
На пике лихорадочных русских разговоров на сцену выходит Юрий Погребничко.
Именно он тяжелым металлическим баритоном роняет слова Петруши Верховенского:
— По-моему, вы веруете, пожалуй, еще больше попа.
Короткая сцена кажется посмертной. Из мытарств души Кириллова в ином мире.
В легендарном спектакле М. Х. Т «Николай Ставрогин» (1913) этой линии романа вовсе не было. Сергей Булгаков, посвятивший театральным «Бесам» фундаментальную статью «Русская трагедия», писал об отсутствии Кириллова в постановке Немировича-Данченко: «Может быть, и к лучшему: сцена не вынесла бы этой потрясающей драмы…».
Эту ли драму тоски о Боге до смертной черты несет сцена La Stalla?
Или иную? Оцепенение, скудость движения и звука, нарочитая, вызывающая бесстрастность с частой сменой актерских масок есть форма тоски по силе чувства?
По миру, где инженер Кириллов мог сойтись, как в точку, в одну мысль о бытии Божием. (В принципе ведь юноша стажировался в Швейцарии, ждал в губернском городе вполне заманчивого контракта на постройку моста.)
По этой самоубийственной истовости «последних мыслей»: «Я всегда был удивлен, что все остаются в живых».
Театр «Около дома Станиславского» бесконечно перебирает ветхие, вытертые до дыр, измордованные в советской скудости клочья русского XX века. Батист под каторжным халатом, железнодорожный звон чайной ложечки о стекло, обрывок «Двух гитар» Аполлона Григорьева, продранный по рукаву тулуп гитариста, усталая барственная сдержанность Верховенского-старшего (хорошо понимающего, что ничего доброго он от «новых людей» не услышит). Клочья его французских реплик о «святой Руси»…
В конце концов — клочья «Бесов». Остатки того ж пантеона. Лары и пенаты лишенцев.
Есть семейные лоскуты, изношенные до дыр. А есть зачитанные до дыр.
«Бесы» ведь на каком месте ни открой — чуть не каждый абзац кто-то повторял до бреда.
Чур нас, чур. Надо надеяться, никто и никогда не будет так читать Достоевского. Эти люди были совершенно не экранированы, слишком всерьез принимали прописные буквы. Кириллов с его Богом, Шатов с его Отечеством, Мышкин с его Любовью. А то вот еще в разговорах персонажей «Подростка» мелькает один петербургский студент из немцев…
Этот безымянный петербургский студент из немцев точно сам себе расчислил математически, что Россия не есть великая страна.
Пошел и повесился: на этом именно основании.
Тоже ведь — как Кириллов в «Бесах» — бродит нераскаянный и неупокоенный.
И (ежели бы мы не разучились читать и чувствовать так) приходил бы к кому-нибудь из книжки по ночам до сих пор. Удивлялся бы, что остаемся в живых. И мучил, мучил. ..
