Островок непростых попутчиков
ЮЛИЙ КИМКапитан Суер-Выер в книге Коваля значителен и авторитетен, на сцене — тоже, но сверх того ещё и фанатически романтичен. Его синие глаза пылают неистовым желанием добраться до острова Истины, и если все они малость того, то он из них первый безумец. Даже когда демонстрирует стопроцентный здравый смысл. Он, Суер-Выер, воплощает собой всё это плавание, он уверен в нём и ответственен за него. Команду можно списать, его — никогда. А потому и команду тоже нельзя, так уж нерасторжима оказалась вся эта компания, которую я полюбил как родную уже на пятой минуте спектакля. А особенно, конечно, его капитана. Ай да артист Шульга! Сколько душевной энергии оказалось в этой хрупкой фигуре, сколько изящества, юмора и благородства, и как результат — сколько неотразимого обаяния, мимо которого я прошёл как читатель, а Левитин не прошёл. Эта славная, родная компания открывает один за другим невероятные острова архипелага, который совершенно непонятным для меня образом возник в воображении Коваля. Какие-то признаки были, проглядывали — ив «Красной сосне», и в «Самой лёгкой лодке», но кто бы мог по тем признакам предсказать эти бесчисленные и прихотливые миры! Остров Уникорн, остров Тёплых щенков, остров Голых женщин, остров Валерьян Борисычей, остров Посланных на┘ Это было наслаждение — вместе с командой переживать изумление первого знакомства и последующие чувства, неважно, восторг это или неприязнь.
Правда, восторга от острова Голых женщин мне несколько не хватило, возможно, вследствие серых телогреек, наброшенных на прекрасные тела. Долгие препирательства Дяя и Капитана с женским трио также мало способствовали появлению восторга, тем более что погружение в бездну наслаждений, славно описанное Ковалём, в спектакле не состоялось. Впрочем, на острове Уникорна в этом смысле произошло немало прекрасных мизансцен, но всё-таки целый остров Голых женщин мог бы и побольше отвечать зрительским предвкушениям, в частности моим. Зато Валерьян Борисычи превзошли мои ожидания: просто противный в книге остров на сцене оказался полноценным гадюшником, и покинуть его было приятно. Встреча с островом Посланных на┘ стала праздником сердечной приязни, так неожиданно угадал и изобразил Левитин тесное родство посылающих с посылаемыми, увенчанное общим хором на музыку «механика» Семёнова, отменное качество которой слегка омрачается чрезмерным количеством.
Замечательно придумал Левитин остров Театра Коваля, дав возможность зрителю познакомиться с небольшими шедеврами Юрия Иосифовича. Но отчего, спрашиваю я себя, отчего странная грустная нота остаётся звучать во мне после спектакля? И ещё, и ещё раз вспоминая и представляя сцену за сценой, я ощущаю нарастающее во мне нежное сочувствие к беспечному одиночеству этих нескольких чудаков, плывущих своим упорным путём. «Попутного ветра вам, — кричу я беззвучно, — попутного ветра и новых островов в вашем одиноком странствии, даже если оно понятно только вам! Всё равно оно прекрасно!»
ЛЕОНИД ЮЗЕФОВИЧ
Я очень люблю прозу Юрия Коваля, хотя «Суер-Выер» не относится к числу моих самых любимых вещей. Для меня неувядаемые образцы его прозы — это «Самая лёгкая лодка в мире», «Алый», «Недопёсок», «Приключения Васи Куролесова». Эти книги я перечитывал много раз вместе со своими детьми и до сих пор храню их в своей библиотеке. Но спектакль заставил меня усомниться, правильно ли я воспринимал последний роман Коваля. Возможно, он мною недооценён. Мне показалось, что из всей очаровательной галиматьи этого романа, из всей клоунады, бурлеска, которыми вообще отличаются спектакли Левитина, ему удалось вывести к концу спектакля какую-то удивительно печальную, щемящую ноту, свойственную другой, любимой мной прозе Коваля. Видимо, режиссёр сумел увидеть в этом тексте что-то, что не увидел я, и показал мне то, что я сам различить не сумел.
В этом спектакле замечательно сыграли свои странные роли и всегда женственная Ирина Богданова-мадам Френкель, и Ольга Левитина (Премудрый младенец), и Дарья Белоусова в качестве Женщины с шестью грудями. По-моему, замечательно играли все эти русалки в телогрейках. Я сразу представил себе плаванье по волшебному океану где-нибудь на Онежском озере или Белом море, где много таких маленьких островков┘ Коваль ведь любил Север, писал о Шергине, и воображение его способно было населить эти островки ирреальными и в то же время простыми персонажами, близкими ему. Поэтому и «голые» женщины со своими телогрейками и резиновыми сапогами кажутся мне совершено естественными. Они одновременно и какие-то ундины, и вполне наши советские женщины, живущие где-то в северном леспромхозовском посёлке и собирающие бутылки, оставленные там московскими туристами.
Все мы в детстве играли в тайное убежище, это мог быть остров, пещера, корабль в открытом море. И на спектакле возникло это детское ощущение уюта на палубе корабля посреди враждебного, пусть и такого мило-враждебного пространства. На этой палубе действительно уютно, мне было приятно видеть, как рулевой закладывает руль, и весь экипаж фрегата слегка сносит поворотом, и кто-то брызжет на них водой из банки, изображая налетевшую волну. Этот рефрен повторялся много раз, и в тот момент у меня сладко по-детски сжималось сердце.
Анатолий Ким
Действие происходит на сцене без занавеса, в лаконичном, почти конструктивистском оформлении Гарри Гуммеля. Всё пространство сцены страшно расширено, временные переходы происходят на наших глазах без всяких условных или световых эффектов. В последние годы Левитин стал работать многомерно и полифонично. Это приобрело такую убедительную силу воздействия на меня как зрителя, что я даже иногда не задумывался, о чём, как и что режиссёр мне говорит своим спектаклем. Я подпадал под магическую эманацию его театра. И только потом, уже очнувшись, начинал думать, а чем же он меня заразил. Начинал с ним полемизировать, спорить. Но это не имело уже никакого значения, потому что я видел замечательное художественное явление. А я все художественные явления просто люблю. И художников я просто о-бо-жа-ю. Я на этом свете по-настоящему люблю только художников┘
В спектакле безусловно проявился и обострённый скепсис Левитина-художника по отношению к некоторым гуманистическим ценностям. Не декадентское отрицание, но скепсис, какое-то глубинное неверие. Мне это не близко. Тем не менее, я думаю, что это одна из самых значительных работ Левитина.
ВЯЧЕСЛАВ ПЬЕЦУХ
Я театр вообще-то не люблю, и удивляюсь, что второе древнейшее искусство до сих пор себя не нашло, как мне представляется, по крайней мере в России. И тем более впечатляет такая находка, такое удивительное событие в нашей культурной жизни, как этот спектакль с нелепым вроде бы названием «Суер-Выер». Левитин — замечательный режиссёр, тут никакого спора нет, и думаю, что он ближе к пониманию генеральной идеи театра, чем очень многие его коллеги, даже и среди «продвинутых»┘ При этом именно текст, настоящая драматургия или блестящая проза делают спектакль. Почему в XIX столетии в Малом театре народилась целая плеяда блестящих актёров? Да потому, что они Островского играли┘ Я думаю, во многом благодаря тому, что актёры играли Юру Коваля, у них так и сыгралось-то всё превосходно. Так здорово. Так умно.
В странное время мы живём, такого в России не было никогда ещё, а может, и не будет. Вдруг появились неузнанные гении. Человек мог погибнуть от пули своего товарища в неполных 27 лет, уже будучи абсолютно известным всей культурной России и будучи носимым на руках страной. А в наше время всё по-другому, и Юра ушёл всё-таки неоценённым писателем и непонятым в настоящих масштабах. Вот и на это трагическое обстоятельство ещё раз открыл глаза спектакль Левитина. Какой писатель-то был блестящий! Какого удивительного таланта художник! Впрочем, писатель вообще в России — фигура вне времени. В пространстве, но абсолютно точно вне времени. Культурная жизнь в России устроена таким образом, что её главная задача — это самоизоляция от российской действительности. А с другой стороны, всё равно в конечном-то итоге мы правим бал, а не «они». То, что «их», это всё пройдёт и минует, от этого и следа не останется, а мы останемся, и наши пра-пра-правнуки будут жить по нашим законам и по нашей литературе┘ Скорее всего.
ПЕТР ФОМЕНКО
Спектакль скомпонован вольно, и это, может быть, хорошо. Но желание режиссёра сразу всё обрушить на нас, всё сказать до предельной степени разрушительно вначале; он так боится тишины, что очень не скоро начинаешь понимать, что это всё в нас существует, а не в них. Мне казалось, что он боялся потерять внимание, и чтобы удержать восприятие моментами внутреннюю тихую энергию жизни подменил энергетикой. Это от некоторого недоверия к себе артистов, от недостаточности любви. Мне казалось, что это и для Юры Коваля не близко было бы. Поскольку «Суер» — это объяснение в многолетней любви тем, с кем он прожил, тому образу жизни и торжеству нашего безнадёжного дела, кажется, это Наума Коржавина тост. Это не значит, что стихия игры не нужна, но эта стихия превращается иногда в свалку. Слава богу, на какой-то десятой-пятнадцатой минуте возникает тишина и очень человеческая интонация, истинная. И мне кажется, что это очень-очень драгоценные мгновения. Чем дальше, тем они случались чаще. В этом спектакле есть, и это немало, пять-шесть моментов истины.
У Миши, который мне очень дорог, это связано ещё с тем образом работы, которая была мучительна для него самого и для его актёров. Я это знаю. Безумное нервное напряжение и трагические обстоятельства этого тяжёлого периода работы оказались разрушительными┘ А потом я знаю, что он работал не с теми артистами, о которых мечтал вначале, а с теми, с которыми удалось дотерпеть до конца. Вот это меня и беспокоит, и в то же время вызывает благодарность, потому что существуют такие истинные моменты. Соотношение их пока ещё не в пользу целого, но я им благодарен. Вот поэтому мне эта работа дорога очень. А может, мне просто не хватило объяснения в любви. Вот и у женщин, у трёх: у юнги-младенца, которого Оля Левитина играет (я очень люблю его дочь, она училась у нас на курсе, и она замечательная актриса), и у мадам Френкель в исполнении Иры Богдановой, и у Гортензии, это моя любимая артистка Даша Белоусова┘ Он ведь складывал канву из островов, из размышлений, иногда закономерно, иногда интуитивно, а иногда она не складывалась. Мне показалось, что много народу на сцене. Лучше бы отобрать на треть и найти каждому своё — свой остров истины. И паузы тоже хотелось чтобы были.
«Суер-Выер» родился, теперь надо его растить, от чего-то отказываться. Отбор, на мой взгляд, нужен ради того, чтобы были периоды красноречивого молчания, иногда громоподобного молчания. И зрителя — не завоёвывать, а втягивать в эту историю. Хотя это и не просто.
НАТАЛЬЯ КОВАЛЬ
Еще до премьеры в полной тишине зала я увидела декорации и у меня пошли мурашки┘ Есть предметы, которые сопровождали Юру по жизни, с которыми он, а теперь и мы с сыном Алешей не расстаемся. Старинный штурвал, который он привез с северных морей, так и висит на нашей кухне рядом с его барометром. Совпадение деталей было невероятным, лаконизм сцены был абсолютно созвучен моей душе. Музыку к спектаклю я тоже слышала заранее, меня она поразила, но какое отношение, думала я, может иметь вот ЭТО к ТОМУ?
А потом я увидела спектакль, и декорации, музыка, “over and over” льющаяся на палубу вода, перекатывающийся по ней боцман, — все встало на свои места. Мы смотрели спектакль с некоторым испугом поначалу, а дальше я начала просто влюбляться┘ В театре можно, например, испытывать высоко интеллектуальное наслаждение от чего-нибудь камерного, очень умного и потрясающе талантливого. Но такого, чтобы у тебя вдруг открывался рот и ты начинал счастливо хлопать в ладоши, и смеяться вообще надо всем, или замирал от жути, и сын, которому 14 лет, реагировал бы точно так же, я что-то не могу припомнить. Мы с Алешей еще неделю потом изображали и проигрывали и отдельных персонажей: Кацмана, младенца, и эту музыку. И опять хохотали, еще и еще раз все это переживали.
Спектакль длинный, но в зале этого не замечаешь и не устаешь. Три часа мы просто получали детское удовольствие, настроение было такое: да играйте, сколько хотите, а мы будем смотреть. Хотя со мной рядом сидела дама с совершено ледяным лицом, ногу через ногу перебрасывала, не рассмеявшись ни разу. Не все же понимают «Суера»┘ На самом деле, роман все равно трагичнее, глубже, серьезней┘ Конечно, для тех, кто знает книжку и финал ее пропустил через сердце, в конце спектакля не хватает такой жизненной точки, но ведь, возможно, будет и второй спектакль┘
С самого начала мне очень понравился Арсений Ковальский, который играл Кацмана, с его первого появления он выделялся: они-то все были трезвые и задумчивые, а он плыл пьяный и счастливый. Совершенно блестящий артист. Замечательно играла младенца-юнгу Ольга Левитина. Прекрасно Михаил Горский играл главного Валерьян Борисыча, он сыграл там массу эпизодов, но это, по-моему, его апогей. Ну и Даша Белоусова, конечно, игравшая женщину с шестью грудями, она прекрасная актриса. Кроме того, был замечательный дуэт Геннадия Храпункова и Юрия Амиго в пародиях про Гену и Ивана Грозного, просто наслаждение. Что касается капитана Суера┘ Когда читаешь книгу и любишь ее всем сердцем, у тебя возникает свой образ Суера. Актер Шульга, к сожалению, не совпал с этим моим образом, поначалу не совпал даже довольно резко.
Считалось, что поставить на сцене «Суера» нельзя, перевести на другой язык тоже нельзя, что сделать по «Суеру» фильм практически невозможно, разве только в анимации. А Левитин решился — взял наотмашь и поставил, и вещь будет идти. И чрезвычайно греет душу мысль, что какими-то вечерами в центре Москвы будут играть «Суера». Какая там критика?! Да удовольствие одно!
