Прошел год с тех пор, как сгорел московский театр «Около дома Станиславского». Юрий Погребничко рассказывает о «Дяде Ване» и не только
СУДЬБА ЭТОГО ТЕАТРА ПОКА ОСТАЕТСЯ ТАКОЙ ЖЕ ЗАГАДОЧНОЙ, КАК И ЕГО СПЕКТАКЛИ. СКОРО ИСПОЛНИТСЯ ГОД, КАК СЛУЧИЛСЯ ПОЖАР, НО ВОПРОС О РЕКОНСТРУКЦИИ СГОРЕВШЕГО ЗДАНИЯ ДО СИХ ПОР НЕ РЕШЕН.В ночь с 17 на 18 ноября 2004 года в центре Москвы в Вознесенском переулке, между мэрией и консерваторией, сгорел Театр «Около дома Станиславского». Его вообще сожгли — факт умышленного поджога был подтвержден экспертизой. И, как потом шутили по-черному, выражение «очаг культуры» приобрело в данном контексте зловещий смысл.
Но маленький театр не сдается. Он живет и даже выпускает премьеры. Не на основной сцене, которая сейчас лежит в руинах, а в малом зале, который они назвали «ЛаСталла».
Последняя премьера называется «Сцены из деревенской жизни» и имеет подзаголовок «Дядя Ваня».
О «Дяде Ване» и о многом другом шла речь в беседе с художественным руководителем Театра «Около дома Станиславского», режиссером Юрием ПОГРЕБНИЧКО.
Российская газета: Юрий Николаевич, не секрет, что ваш театр стоит особняком от «магистрального направления» развития отечественного театра…
Юрий Погребничко: Я не считаю, что мы стоим особняком. Может быть, «впереди сбоку»… Мы работаем в традициях русского театра. А что вы имеете в виду, когда говорите «особняком»? Каждый театр стоит особняком, если это серьезное дело. Разве Малый театр не стоит «особняком»? Как бы к нему ни относилась часть авангардистской общественности. А если театр не стоит особняком, то это просто услуги населению. Тогда он, как аппарат чиновников, обслуживает народ.
РГ: Печальные обстоятельства повлияли на творчество, в частности, на выбор вами пьесы для последней премьеры — «Сцены из деревенской жизни»?
Погребничко: Нет, потому что мы начали репетировать еще до пожара. Но пришлось делать новую версию, причем другую декорацию. И в этом смысле обстоятельства повлияли в лучшую сторону. Потому что прежняя декорация мне не очень нравилась. Но костюмы остались прежние.
РГ: Но это форма, а если говорить о сути спектакля?
Погребничко: Я не знаю, что вы имеете в виду, когда говорите «суть». Мы, «как марксисты», знаем, что форма и содержание неразрывны. Форма — это и есть содержание, и наоборот. Поэтому, конечно, повлияло.
РГ: Ваш японский (как его многие называют) «Дядя Ваня» оказался достаточно странным даже с точки зрения тех людей, которые хорошо знают и любят этот театр…
Погребничко: Никакая это не Япония!
РГ: А самурайский меч?
Погребничко: Меч — да. Правда, он не совсем самурайский, но настоящий. А почему, собственно, там не может оказаться самурайский меч? Чехов ездил, как известно, в том направлении и привез его с собой. Вот он у него и лежит.
РГ: В вашем спектакле находили что-то общее между японскими хоку и чеховским текстом. Вы это учитывали, работая над спектаклем?
Погребничко: Не то чтобы я это специально учитывал. Но это действительно есть. И, по-моему, давно замечено. Недаром же японцы так любят Чехова. Потому что это такой поэтический театр, который чуть-чуть проявляет пустоту…
РГ: Мне в этом спектакле показалась очень необычной ваша трактовка образа Серебрякова. И у Чехова он, по-моему, не вызывал сочувствия, и зрители привыкли относиться к нему как к фигуре трагикомической. У вас расставлены совершенно иные акценты…
Погребничко: Я нигде не читал, чтобы Чехов высказывался отрицательно по поводу своих персонажей. Хотя мог относиться к ним снисходительно, например к Тригорину, который ходит в клетчатых штанах. Он мог относиться к персонажу критично и жестоко, но как к самому себе! Он не мог не любить своих персонажей. А рядовой читатель с позиций собственного жизненного опыта делает выводы: это — старый муж, добился степеней, а сам — никто, в искусстве ничего не понимает. И читатель находит какие-то аналогии из своих жизненных впечатлений. А потом вырабатывается некое общее мнение. И все последующие читают не произведение, а лишь это мнение. Так что наша реакция на тот или иной персонаж — это не абсолютная истина, а субъективный опыт. Для меня Серебряков вовсе не плох.
РГ: Это для вас было очевидно всегда?
Погребничко: Да, всегда, как только я прочел у Пушкина, что он не знал, что Татьяна выйдет замуж. Он мне сразу разъяснил, что такое творчество.
РГ: Такое отношение к Серебрякову расставляет совершенно иные акценты в трактовке других персонажей. Если его реплика «Дело надо делать, господа!» обычно звучит как нонсенс, то у вас она в его устах совершенно оправдана. И тогда рождается сомнение в том, а не проходит ли жизнь дяди Вани и Сони напрасно…
Погребничко: С моей точки зрения, у Чехова стоит вопрос: не у всех ли жизнь проходит понапрасну? Поэтому Серебрякову кажется, что он делает дело, а дяде Ване — что он.
РГ: А вам как кажется?
Погребничко: А мне кажется, что я. Но все мы можем заблуждаться….
РГ: Есть ли надежда, что наконец начнет решаться вопрос о восстановлении сгоревшего помещения?
Погребничко: Какое-то движение есть, подписываются бумаги… Но это все равно — годы.
