«Смерть Тарелкина». Центр драматургии и режиссуры
В этом сезоне Сухово-Кобылинский Тарелкин уже третий раз помирает на московских сценах. Пьеса, которая до сего времени ставилась гораздо реже, чем «Свадьба Кречинского» и «Дело», вдруг получила в столице сразу три интерпретации: в «Et Сetera» (режиссер О. Коршуновас), в Театре им. Ермоловой (режиссер А. Левинский) и в Центре драматургии и режиссуры. В последнем случае просматриваются свои внутренние ходы и сюжетики, делающие эту историю еще интереснее. Тарелкина в центре играет Глеб Подгородинский. А в «Et Сetera» — Владимир Скворцов, который впервые ярко заявил о своих актерских возможностях именно на сцене центра, в роли Обломова. Спектакль «Облом off» поставил драматург Михаил Угаров, и его постановка стала событием тогдашнего сезона. «Смерть Тарелкина» поставил драматург Алексей Казанцев. Впервые за годы руководства Центром драматургии и режиссуры Казанцев сам взялся за постановку, да и классическая пьеса ставится здесь впервые, ибо задачи центра — в открытии новых современных пьес.Соображения, по которым наши театры дружно берутся за одно и то же название, неисповедимы, но Казанцев начал репетировать «Тарелкина» еще год назад, ничего не зная о планах своих коллег. К тому же, будучи режиссером по своему первому образованию, он почти сорок лет назад ставил по этой пьесе дипломный спектакль в студии при Центральном детском театре. Почему идеолог современной драмы и сегодня избрал эту пьесу, спрашивать излишне, ибо трудно найти в русской классической литературе более современный текст. Главное, чтобы этот текст звучал, а не утонул в океане постановочных изысков, что случилось в спектакле Коршуноваса. Еще бы хорошо было, чтобы в тексте чувствовались нерв и темперамент, чего явно недоставало постановке Левинского.
Драматург Казанцев текстом дорожит. Более того, он вводит в пролог спектакля сцены из пьесы «Дело», отсылая нас к предыстории Тарелкина, к эпизоду с чудовищным надругательством над помещиком Муромским, где Тарелкин был одновременно и участником мошенничества, и его жертвой. Спектакль следует жесткой логике цепной реакции: один прохиндей обманул другого, тот стал жертвой следующей махинации, и в конце концов цепь замкнулась. Рефреном идут вариации одной и той же мизансцены, когда персонажи движутся цепочкой, держа друг друга за руки. Это глумливое превращение любезного российскому сердцу образа «возьмемся за руки, друзья» в круговую поруку оказывается очень верным по сути. Даже генералу Варравину досталось в финале от каких-то заплечных дел мастеров в какой-то подворотне. «Сегодня ты, а завтра я», — как пел Герман в опере «Пиковая дама». Так и живем.
Спектакль Казанцева, начавшись с жутковатого и трагического эпизода смерти Муромского, постепенно перемещается на территорию комедии и выливается в откровенный фарс. При этом Г. Подгородинский, виртуозно играющий Тарелкина, удерживается в параметрах психологического гротеска. А Сергей Епишев — Варравин, превращаясь в капитана Полутатаринова, становится персонажем едва ли не детективного триллера: темные очки, гадкий оскал улыбки, пластика куклы на шарнирах. Не столько мистика, сколько глумливая чертовщина, то, что Гоголь именовал убийственным словосочетанием «черт знает что такое», гнездится в черно-белом пространстве маленькой сцены (художник Наталия Сомова) и в звуковой партитуре (композитор Ричардас Норвил). Нет, здесь не русский психологический театр в чистом виде, но и не театр человечков-марионеток, в который не раз превращали у нас сухово-кобылинский сценический мир. Человечки живые, теплые и достоверные. Правда, существуют в некоей тональности безумия, где непонятно, кто жив, а кто мертв, где обитают «беспаспортные вуйдалаки», которые таинственным образом «оборачиваются в стену».
Кульминацией спектакля, конечно же, становится надгробная речь Копылова на смерть Тарелкина, та самая, про чиновника, шедшего впереди прогресса. Эта невероятная по силе литература была скомкана в обеих предыдущих постановках. Скорее всего, из-за того, что в монологе очевиден общественный заряд, а это нынче кажется нашим режиссерам чем-то постыдным и неуместным. Казанцеву же в силу возраста, опыта и убеждений так не кажется. Более того, настоящая фантасмагория начинается у Сухово-Кобылина не с мертвой куклы Тарелкина, начиненной тухлой рыбой, а именно с этой речи. Человек, сам себя «похоронивший», произносит ее над собственным гробом, раздувает из своего ничтожества значительную фигуру, несет наглую, ничем не регламентируемую ахинею, а все это — в порядке вещей! Вот дальше-то и открывается простор и фантазиям о «вуйдалаках», и полицейским мечтам Расплюева и Оха допросить всю Россию.
Подгородинский произносит надгробную речь грандиозно: абсолютно психологически убедительно и вместе с тем совершенно гротескно. А затем действие опрокидывается в балаган, где главные герои — контрастная парочка Расплюев — Ох. Частного пристава А. Дубровский играет эдакой флегмой, туповатым, но себе на уме. Зато Расплюев у И. Ильина — явный наследник гоголевского Хлестакова. Градус восторженного идиотизма, в котором он пребывает, даже чересчур велик. Во втором акте вообще многое зашкаливает за пределы громкости и темперамента, в особенности сцены допросов свидетелей. Еще чуть-чуть — и капустник. Однако странное дело, все это не очень мешает общему тону, который взят верно, раз и навсегда.
Даже сам факт того, что лица наших оборотней «в погонах» и без оных непривычно молоды, что костюмы скупы в деталях, что нет ожидаемых возрастных и характерных рож, а из-под мундиров торчат рэпперские штаны, добавляет спектаклю ненавязчивого, но остро современного звучания. Здесь будто сговор: вышли, накинули костюмы и сыграли то, с чем хорошо знакомы, что было, есть и, похоже, пребудет с нами вовек. Так и закончили свой едва ли не самый современный в театре, где сплошь ставят новую драму, спектакль: сгрудились на воображаемой бричке, взяли в руки вожжи предполагаемой «птицы-тройки» и понеслись. Куда? Правильно! Никто «не дает ответа»!
