Виктор Шамиров поставил древнегреческий спектакль по Вуди Аллену в театре имени Моссовета
Для того, чтобы понимать, что происходит «Под крышей» театра Моссовета, надо понимать, кто такой Виктор Шамиров. Для начала — знать, что появился он лет десять назад, как ученик Марка Захарова, поставив в Театре Советской Армии «Дон Жуана» Алексея Константиновича Толстого. Большую поэтическую пьесу А. К. до того практически не ставили, молодых режиссеров в тот момент на горизонте почти не было, зрители сидели посреди пустой огромной сцены ЦТСА рядом с актерами, а те - играли быстро, с какими-то равнодушными лицами, «пробалтывая» текст без эффектов и смысловых ударений, отчего он казался загадочным и новым. Потом уже мы узнали, что такое ровное, без интонаций, гудение на одной ноте — это актерский «ноу хау» самого Шамирова. Он всегда так играет. После «Дон Жуана» Шамирова назначили подающим надежды, и в этой должности он пребывал очень долго — почти до последнего времени.Потом его имидж режиссера-экспериментатора сумел пристроить к делу Иосиф Райхельгауз (как некогда Эфрос, предложивший немолодому Юрию Любимову сыграть разлюбленного королем Мольера). В постановке «Чайки» на сцене Школы современной пьесы Шамиров сыграл Треплева — не очень молодого, угрюмого писателя, выглядящего рассеянным и равнодушным, отчего зрителям казалось, что все главные события в жизни этого замкнутого неврастеника происходят не на сцене, а где-то у него глубоко внутри, и стали подозревать в герое настоящий талант. Тогда же у Шамирова обнаружились и писательские амбиции: он писал пьесы, правда, постоянно представляя их под другими именами, но разумеется, такие секреты в театральном мире быстро раскрываются. На недавний драматургический конкурс, который проводился в той же Школе современной пьесы, он представил пьесу уже под своей фамилией и даже получил за нее одну из премий.
Режиссировал Шамиров тоже довольно много, но все больше в антрепризах. Из постановок в стационарных театрах вспоминают разве что «Маскарад» в театре Станиславского с Шакуровым в главной роли — не слишком выразительный спектакль, где главной «фишкой» была кроткая Нина — Ирина Гринева, — которая на балу безмятежно исполняла романс с энергично матерным финалом. Работая в антрепризах, Шамиров постепенно выработал бестрепетную и глумливую манеру обращения с классическими героями и пьесами, очень веселящую простодушных зрителей. Каждый из героев у него имел какую-нибудь «живинку»: провинциальный говорок, нелепый акцент, дефект дикции, противный голос, тик, горб, подволакивание ноги, вызывающее виляние бедрами или стремление ущипнуть и тут же завалить всякую особь противоположного пола. Герои старых пьес бодро шутковали на темы братков и эрекции и ни к селу, ни к городу читали классические стихи с базарными интонациями, чтобы вышло посмешнее. Один из шамировских спектаклей вызвал даже маленький скандал: разгневанные критики один за другим заканчивали свои статьи словами «Шамиров — вон из театра!» или о том, что надо бы вызвать милицию, а театр, защищая свою постановку, пытался публично дать им острастку. Все разошлись, недовольные друг другом, а Шамиров продолжал игры, включаясь в свои постановки как автор и все больше уводя сюжеты от канонических. Спектакли превращались в солянку, в которой уже трудно было разобрать основной продукт, но зрители, приученные телевидением к мелкой нарезке, готовы были не искать в постановках цельности. Тот самый неискушенный зритель, который раньше закидал бы сцену помидорами, почувствовав, что не улавливает сюжет, теперь, как выяснилось, вполне готов удовлетвориться исключительно «прикольностью».
Одни спектакли Шамирова безнадежно проваливались, другие имели явный коммерческий успех (как “Ladies' Night”, где молодые отечественные кинозвезды устраивали на сцене мужской стриптиз), но режиссер никогда не выказывал смирения рядового антрепризного постановщика, который обычно уходит в тень, застенчиво признается, что хотел только подработать и его задача — просто поставить спектакль, что бы тот «стоял». Шамиров с готовностью рассуждал о судьбах искусства, участвовал в теледискуссиях на тему: «Массовое — значит пошлое?» и всячески давал понять, что амбиции его много больше, и они не удовлетворены.
Для постановки на маленькой сцене «Под крышей» театра имени Моссовета Шамиров взял старую пьесу Вуди Аллена «Бог» — мешанину из стеба, классических цитат, иронических рассуждений о существовании бога и так далее, запакованных в коробочку древнегреческого сюжета о двух раздолбаях. Раздолбаи придумывают спектакль для фестиваля, который должен начаться буквально через три дня. Поскольку пьеса была написана до того, как Россия присоединилась к конвенции об авторском праве, по поводу прав режиссер не заморачивался и на черновиках Аллена сочинил свое собственное произведение.
Раздолбаями оказываются двое: автор и режиссер Диабетус, которого изображает сам Шамиров и актер Гепатитус в роли которого Гоша Куценко. (Имена-болезни принадлежат Аллену. Московским авторам принадлежит шутка «Простатитис-Оботритис — набирается курс в ГИТИС»). На сцене, оформленной свежеструганным деревом, за столом, на котором — глиняная посуда и свежие овощи (художник — Алексей Кондратьев), сидят два потертых мужика в живописных, якобы греческих тряпках (костюмы — Андрей Климов) и дребездят о себе, любимых. Действительно о себе.
Актер требует вина на опохмел, уверяет, что у режиссера в саду зарыта амфора, а тот не дает, они препираются, обсуждая будущий спектакль и как им нужна победа в конкурсе. Режиссер говорит, что актер уже протратил свой небольшой талант, что он - актер одной роли, выскочка, а актер горячится: «Кто главная коммерческая составляющая? Это я!». Режиссер видит будущего героя обыкновенным — хочет, чтобы он сопел, рыгал и пукал на сцене, а актер вопит: «Ты пойми, я ассоциируюсь с мужественным добром! Я Геракла играл!». И тут же поминает, что режиссер знаменит только своими скандалами, что критики пишут: «Диабетус, вон из театра!». Тут вспоминаются и спектакль с раздеваниями (в Ladies' Night, кстати, Куценко играл), и детская «Белоснежка» (ее Шамиров ставил для той же антрепризы) и так далее. Все это поначалу очень смешно, особенно для тех, кто понимает существо взаимных подколок. Вообще, как выясняется, строить спектакль из своей собственной жизни, ход весьма продуктивный. Если он, конечно, к чему-нибудь ведет.
Режиссер размышляет об искусстве, говорит о том, как надоела коммерция, и как было бы круто сделать спектакль часов на шесть («о чем можно рассказать за 4 часа?») и чтобы первая реплика прозвучала часа через три после начала. А в конце актер час должен просто смотреть на зрителей. Еще эффектней было бы, чтобы его в конце убили по-настоящему. (Это все вполне опознаваемые отголоски нынешних театральных споров). А актер представляет себе в спектакле героическую картину: его теснят враги, а он прыгает с обрыва, превращается в баклана и «уходит в точку». «Я - баклан свободы!». Потом они обращаются к зрителям, требуя, чтобы их рассудили. Но одновременно с подсадной актрисой, которая называет себя Динарой Нармухамедовой из Алупки (Яна Львова), смотрит томно и щебечет о Саше Домогарове, на сцену на моем спектакле рвалась непредусмотренная зрительница, назвавшаяся директором салона красоты. Мужики вполне убедительно клеили и ту, и другую, а лишнюю потом огородами проводили обратно в зал. Потом «Динара» активно включается в действие, на сцене появляется Хор (немолодая актриса Нина Коновалова). Бестолково вьется Валерий Яременко, тоже не раз игравший у Шамирова — он с повадками коммивояжера пытается впарить главным героям «Бога из машины», а ему мешает молодой Павел Савинков, изображающий его сына: «Сыночка, не обсирай мне презентацию. ..». В конце концов, является Александр Яцко, возвещающий, что он Творец (правда неудачник) и всех тут, включая зрителей, он придумал. «Я настоящая, у меня сын в университете учится!», — блажит Хор. «Его тоже я придумал, — печалится Творец, — а он еще и пидарас к тому же». В антракте зрителей угощают вином из глиняных плошечек с надписью «Бог».
Спектакль идет вразнос, на мат уже вообще никто внимания не обращает, шутки, которые можно уловить, чередуются с полной ахинеей. Динара мечтает, чтобы ее как следует оттрахали и обсуждает проблему своего оргазма. Яцко, любуясь своим роскошным голосом, читает то Державина, то Шекспира. Заглядывает в глаза зрителям: «Господа, ради бога, подайте, кто, сколько может Творцу на осуществление новых проектов. Деньги пойдут на благое — на строительство театра Афинский Глобус“!». Кто-то дает. Понимающие усмехаются: в перестроечные годы Яцко создал театр «Русский Глобус», где ставил и играл Шекспира, а небезызвестная контора МММ обещала выстроить для него копию шекспировского «Глобуса» в самом центре Москвы. Потом вся эта каша пытается сложиться в придуманный раздолбаями спектакль, где главного героя — циничного раба — Куценко играет в жанре ТВ-шоу с обращением к зрителям: «братки!». Царь-Яцко выходит с головой Иоанна Крестителя в руке: «Вы бифштекс заказывали? Макароны кончились». Все стремительно несется куда-то мимо и зрители окончательно перестают понимать, где они находятся.
В подзаголовке «Бога» стоит: «древнегреческий домашний спектакль». Он действительно домашний — капустник для своих, понимающих все приколы и готовых простить чрезмерности. Видно, что актеры ужасно веселились, когда все это сочиняли, да и сейчас не растеряли свой запал. Их друзья в зале тоже очень радуются. Но посторонний зритель остается в некотором недоумении. То есть, наверное, поначалу ему приятно, купив билет, попасть в компанию знаменитостей, которые ему подмигивают и на что-то весело намекают, хотя вообще-то они больше увлечены собой и собственными развлечениями. Но в какой-то момент зритель чувствует себя, словно на свадьбе — обознавшийся дверью: разгоряченные люди, страшно хохоча, рассказывают ему анекдоты, тянут плясать, а он не понимает в чем дело. А потом совсем теряет нить и замирает в печальных раздумьях — чужой на этом празднике жизни.
История, так ни во что не сложившись, завершается. На сцену выходит гончар и, крутя ногой свой круг, у нас на глазах спокойно вылепляет плошечку и маленький кувшинчик. Его окружают актеры, переодевшиеся в свое. По-видимому, имеется в виду: вот мы тут колбасились-колбасились без толку, а потом пришел человек и сделал что-то настоящее.
