Александр Леньков: «Карикатуры на меня рисовать очень просто»
Леньков — человек, который не умеет жить скучно. Из любой мелочи он может сделать шедевр, а из рядового события — устроить настоящий праздник. Его актерский арсенал чрезвычайно богат. Тут и нескладные, неухоженные мужчины-холостяки из «Зимней вишни» и «Маленькой Веры», и многочисленные роли в Театре имени Моссовета, и белый гусь из «КОАППа», и заяц Степан Капуста из телепередачи «Красная стрела», и мультяшные герои. Детские фильмы и мультики — это вообще особая тема. Александр Сергеевич жутко похож на доброго сказочника, но говорит, что сам в сказки не верит.— Что вы! Какие сказки! Я всю жизнь сам их придумывал. Моя первая роль была — Снегурочка. Я играл ее в первом классе, у нас школа была мужская. Я первоклассником уже работал на сказку, а не сказка на меня. Так что это мое профессиональное обличие сказочника, а на самом деле я человек земной.
— У вас пышная шевелюра, пронзительный взгляд на фотографиях. Приятный во всех отношениях молодой человек. Наверное, много поклонниц?
— Наверное, много. У театра до сих пор стоят девушки. А я до сих пор не понимаю, чего они усмотрели во мне, ведь у нас в театре есть такие молодые талантливые красавцы. К поклонницам я спокойно отношусь, потому что понимаю: это входит в профессию.
Однажды шел по улице, и какой-то мужик сказал: «Ой, Фарада!» Вот, видите, узнают…
— А студентом вы были прилежным или сбегали с лекций на свидания?
— На свидания не сбегал, и с лекциями более или менее все прилично было. Потому что мы ведь учились в уникальном заведении — студии Юрия Завадского. Лекции проходили прямо в театре, где теперь Малая сцена Моссовета. Уроки по изобразительному искусству вела Мария Розанова, диссидентка, живущая сейчас во Франции, жена «врага народа» Синявского, между прочим. Я думаю, что Завадский взял Розанову специально, чтобы мы как-то прикоснулись к такому «опальному» срезу общества.
— Интересно, каким педагогом был сам Юрий Завадский — суровым, жестким, строгим?
— Это скорее был некий дух, который появлялся на репетициях, посещал наши посиделки, даже у меня на свадьбе был. Но я не могу сказать, что он — педагог. Юрий Завадский скорее был индикатором вкуса, качества, само его присутствие на репетициях что-то да значило.
— Где-то я читала, что однажды Завадский, сочиняя один из своих спектаклей, сказал Раневской: «Фаина Георгиевна, вы своей гениальной игрой сожрали весь мой режиссерский замысел». На что она ответила: «То-то у меня ощущение, что я наелась дерьма!»
— Может, этого она и не говорила, но то, что Раневская была невероятно остроумна, — факт. Мне кажется, что она свои репризы заготавливала, они не были спонтанными. Каждая импровизация должна быть тщательно отрепетирована.
— Скажите, а кто ваши любимые партнеры?
— Не буду называть имен. Партнеры бывают разные. Самовлюбленные, очень комплексующие, если, не дай бог, сделают замечание. Я люблю трудоголиков, таких как Женя Миронов.
— Вам все роли нравятся, над которыми вы работали, или иногда все-таки приходилось покоряться режиссеру?
— Не скажу. Я никогда не отказывался от ролей и никогда их не просил. Считаю, что артист не имеет права отказываться. Я беру, что дают, заглатываю и перевариваю.
— А можно устать от актерства?
— Это все слова, когда говорят: «Если бы мне предложили уйти и не быть актером или отрубить руку, лучше я отрублю руку». Или другие говорят: «Нет, все, ухожу, ухожу!» Слова! Много работы — устаешь, ноешь, мало работы — тоже ноешь. Ну, конечно, можно устать. Бывают просто физически тяжелые спектакли. В той же «Двенадцатой ночи» полно всякой суетни, беготни.
— В последнем спектакле Ольги Субботиной «А. — это другая» вместе с вами заняты совсем молодые актеры: Маша Голубкина, Ирина Гринева, Артем Смола, Анатолий Белый. Как вам с ними работалось?
— Хорошо! Вот они как раз трудоголики дикие, без чванства, такие же бывают и старики. Плятт был такой. Он не комплексовал, если к нему подходил молодой режиссер и говорил: «Ростислав Иванович, вот здесь, может, так сделаем?» А бывает молодой артист, который перестает разговаривать с партнером из-за того, что тот ему сделал замечание, или перегородил его во время его монолога, или «наступил» на реплику. Это из серии театров еще до Станиславского, когда были артисты передней линии, которые только «фас» играли, а артисты второй линии не имели права выпячиваться.
— Вас называют трагическим клоуном. Вы согласны с этим определением?
— Клоун — это тот, кто смешит. Смешить до упаду — это не дело театра. Это все равно что вы спросили бы у повара: можете накормить клиента так, чтобы он умер от пережора и от заворота кишок? Хороший повар тебя балует, подает тот же жареный лучок, но вот с этим соусом. Получается вкусно, необычно, и не надо обжираться. А спектакль на иные, чем только смех, рецепторы и обертона рассчитан. Смеяться или быть серьезным нужно в разумных пределах. Это не самоцель.
— А что самоцель?
— У меня был детский спектакль «Пчелка», его называли «Сирано» для детей, потому что я играл уродца, трагедия которого в том, что он влюблен в молодую девушку. На этом спектакле плакали и дети, и взрослые, но это опять не самоцель была. Самый кайф был для меня в том, что не было специфического для детской аудитории муравейника. Стояла тишина, и я понимал, что они смотрят. И многие матери помнят спектакль. Он, к сожалению, не идет уже.
— Почему?
— Состарился. И, как ни странно, состарились гномы. Бывает и такое. Один не может прыгнуть, у него инфаркт был, у другого еще что-то. В общем, решили на красивой ноте спектакль завершить.
— У вас недавно был юбилей. Говорят, сам президент поздравлял?
— Все это очень приятно, трепетно, но я человек трезвый, ничего не идеализирую и понимаю, что это протокольные вещи. Народный артист — значит, его надо поздравлять. К сожалению, Владимир Владимирович ни разу не был на спектаклях Театра Моссовета. Но самое удивительное — не его поздравление. Там другая была телеграмма, от какого-то министра. Тоже по протоколу полагалась. Текст был приблизительно такой: «…вами созданы образы нашего современника…» — и перечисляются киношные работы, в том числе и «Остров ржавого генерала». А это фильм, где я играл Бабу Ягу…
— Я слышала, что вы на все руки мастер. Готовить умеете?
— Умею. Но отношусь к этому как к естественной необходимости. Мы же не думаем, любим ли мы подметать, — просто подметаем, и все. Так и с готовкой. Еда для меня — не культовое занятие. Если я один, могу есть что попало и на газете. Хотя, если надо, могу и мяско заквасить, и шашлычок сделать, и сациви.
— Говорят, что вы классно шьете.
— Шить начал только из-за того, что в ту студенческую пору нужны были джинсы и рубашка, причем не какая попало, a «button down», — это с пуговичками на воротничке. Я начал шить, доставал выкройки. Я, наверное, один из первых, кто выписывал иностранные журналы или «Силуэт», например. Потому что там выкройки были. Но одна беда: их размер мне не подходил. Потом уже плюнул и стал сам выкройки изобретать.
— А дом на даче вы сами строили?
— Нет, но сейчас я его переделываю. Он строился в ту пору, когда наехали сюда наши безработные заграничные братья — с Украины, из Молдавии. . И, как выяснилось, один раньше работал милиционером, другой — учителем, а школу закрыли, был даже агроном. Вот они все и строили. Это чувствуется.
— Интересно, каков ваш загородный дом?
— Ничего комфортно-шикарного нет. Никаких джакузи, бассейнов. Там так, как мне удобно. Смешно, когда загородное жилище выглядит как офис. Кто-то из дачников сделал кабинет, обитый ореховым деревом. Для чего кабинет-то? Это все равно что идти во фраке на пляж. Каждый предмет, каждая вещь, каждый гвоздик должны соответствовать своему назначению. Каждая картинка должна иметь свою историю.
— У вас на стенах какие картинки висят?
— Только подаренные, ни в коем случае не купленные в магазине или художественном салоне, особенно если не знаю, кто художник. Например, на одной картине у меня кошка нарисована. Это мне внук подарил. И я написал ему письмо:
«Филипп, спасибо огромное. Когда мыши увидели твою кошку, они перестали заходить в дом». Он был счастлив.
— А карикатуры на вас рисовали когда-нибудь?
— Рисовали. Это очень просто — что-то лохматое и небритое.
— Извините, но почему вы носите такую прическу?
— Получилось, что так было нужно для работы. Я из своих волос делаю стройматериал. Вот, например, я снимался у Сергея Газарова в картине «Темная лошадка». Так эти волосы там совсем иные. Они напомажены, уложены назад. В спектакле «Серебряный век» они другие. Там я художник, у меня гладкая прическа, вокруг головы ленточка.
— А в рекламе средств для волос вас случайно не приглашали сниматься?
— Нет. Не поверят, что это не парик. Один остроумный актер сказал, что у Ленькова волосы напоминают плохо сшитый парик. У меня всегда были локоны. Говорят, что я в дядю, потому что у отца были нормальные среднестатистические волосы конструкторского почтовоящичного работника. У меня есть одна интересная детская фотография, где я с этими локонами и сижу себе ножка на ножку. Отчетливо помню, как фотомастер заставлял меня эту позу сделать. Почему-то детей тогда полагалось фотографировать со Сталиным. Мне дали какой-то журнал, где был Сталин. Я знал, что это объект, о котором надо уважительно говорить. Мы жили в центре, на улице Москвина, и я прекрасно помню, как по праздникам в небо на воздушных шарах поднимался огромный портрет Сталина, освещенный прожекторами. Наверное, фотограф был человеком творческим, потому что он заставил меня пальчиком указать на Сталина на портрете.
— Кстати, о великих. Всегда хотела спросить: что чувствует человек, когда становится народным артистом?
— Ничего. Только когда он едет на гастроли, ему вдруг вместо купе полагается СВ. Это, конечно, здорово, но меня это смущало, и я даже несколько раз уступал его актрисам, но потом мне сделали замечание. А нам даже лучше, когда девчонки туда, а мы в купе. Бутылку-то удобнее разливать на четверых… (Улыбается.)
— Вы сейчас снимаетесь?
— Сейчас уже должна выйти «Темная лошадка». Потом, актер нашего театра Александр Яцко впервые как режиссер снял фильм «Александр Пушкин», я там тоже участвую. Андрей Муляков на «Ленфильме» снял «Черную комедию» — это рабочее название. Там убийство на убийстве, но комедия.
— А вы там убийца или жертва?
— Я хирург, который каждый день меняет маньяку лицо. Очень смешно. Там Саша Захарова играет. А две старушки-маньячки — это Ада Роговцева и Зинаида Шарко. Они травят людей и закапывают их у себя в подвале.
— Зачем?
— Из гуманных соображений. Смотрят — одинокий человек, тяжело ему живется, они его и убивают.
— Ну, раз уж речь зашла о комедии, скажите, любители вы розыгрыши?
— Нет. В любом розыгрыше есть доля жестокости.
— Вы кажетесь таким добрым. А что вас может разозлить?
— Хамство.
— А что наводит на вас скуку?
— А мне скучно не бывает. Как это — скучно? Я всегда нахожу себе занятия. Я же не ограничиваюсь только профессией. Например, мне жаль, что не стало фотографии. Вот той, когда с увеличителем печатал, компоновал… Хотя увеличитель у меня до сих пор лежит на антресоли — шикарный, большой, «Крокус». Я ведь до театрального хотел во ВГИК поступать на операторский. Но тут объявился набор в студию Завадского.
— У вас есть тайное увлечение?
— Да нет, я, как все, собирал марки, этикетки от спичечных коробков, значки. Все это полагается пройти на определенном этапе. Вот я и прошел. Рисовал. Но не всерьез, оформлял свои дипломные спектакли. Сейчас тоже иногда рисую, когда надо что-нибудь образно себе представить. Самое обидное, что не умею ни на чем играть. Хочется иногда сесть и извлечь звук из какой-нибудь безмолвной фигни. Если бы умел, тогда бы вообще никаких проблем не было. Хотя и сейчас не выхожу в поле и не вою, когда плохо. Нахожу другие способы себя заземлить.
— А как вы себя заземляете?
— Работой. Можно копать яму, а потом отдохнуть от этого, рубя дрова.
— Вы дневник ведете?
— Нет, у меня только записная книжка. Сейчас покажу. Никому раньше не показывал.
— А почему тут все разными карандашами отмечено?
— Чтобы мне понятнее было, да так и интереснее. Вот смотрите. Один день. 12. 00 — «Кадриль» в новом ДК, 15. 00 — ВГИК, 19. 00 — репетиция у Субботиной. Вот тут крестик: это Виталик Соломин. Естественно, пошел на кладбище: годовщина была. Разные дела, знаете…
