Московский художественный театр готовится к самой основательной в этом сезоне премьере. На один-единственный «Копенгаген» пришлось слишком много экспериментов.
Новая сложная пьеса с Запада. Три крупных актера на большой сцене в руках молодого режиссера, пока справлявшегося только с камерным театральным пространством. Новая роль сверхзанятого Олега Табакова. И в дополнение — сюжет из области абстрактных идей: теоретическая физика, ход истории XX века, мировые катаклизмы и никаких намеков на любовный треугольник. 

Скорее всего, дирекция МХАТа к программке приложит специально подготовленный словарик. Нет никакой надежды, на то что зритель сможет вспомнить хоть что-нибудь из школьного курса о квантовой теории и делении ядра, уравнении диффузии, циклотроне и изотопах, а также о том, как и в какой части таблицы Менделеева расположены (и расположены ли) нептуний, плутоний, уран, барий и криптон.

А Олег Табаков и Борис Плотников будут употреблять эти слова часто. Потому что играют они двух великих физиков-ядерщиков: Нильса Бора и Вернера Гейзенберга. И главный вопрос пьесы состоит в том, зачем Гейзенберг, штатный ученый Третьего рейха, тайно приезжал к своему учителю Бору в оккупированный Копенгаген в 1941 году, когда немецкие войска готовились взять Москву. Причины и цели этой состоявшейся встречи не вполне ясны и ее участникам (включая Маргрет, жену Бора, которую в спектакле МХАТа сыграет Ольга Барнет), но историки обычно предпочитают видеть в некоторых событиях символический смысл. Английскому драматургу Майклу Фрейну показалось, что исход истории XX века сосредоточился именно здесь, в частной беседе двух теоретиков, имеющих отношение к созданию атомной бомбы.

Пожившим театралам и не в меру ироничной театральной молодежи может показаться, что пьеса «Копенгаген» уж слишком напоминает недавние театральные опусы Генриха Боровика об угрозе Третьей мировой войны и хищнических интересах Запада в развивающихся странах. Совпадения действительно очевидны, но ясны и различия: пьеса Фрейна — талантлива. Драматург-виртуоз не устает менять условия игры: то о событиях прошлого вспоминают все трое, то двое разговаривают, а третий комментирует зрителю их разговор, то о прошлом говорят с высоты настоящего, то Гейзенберг описывает свои действия от третьего лица. Первая фраза Бора вообще смещает все координаты: «Какое это имеет значение, дорогая, — особенно теперь, когда нас троих уже давно нет на свете?»

К моменту создания атомной бомбы подошли сразу несколько государств — Америка, Россия, Германия, и исход войны может решить время: у кого-то процесс тормозится, у кого-то ускоряется. Если ты не изобретешь оружия, то за тебя его изобретут другие. История повторяется, и сегодня мир снова на грани мировой войны. Пьеса, думается, зазвучит не впустую. По-прежнему очевидно, что миром правят не злые силы, а весьма и весьма конкретные люди. Не только военные и не только политики, не силовики, а «мозговики», как сказал некогда Михаил Жванецкий. С изобретением оружия массового поражения наука становится высшей формой ответственности.

О Гейзенберге как о человеке никогда не говорили ничего хорошего. Даже в глазах друга и учителя Бора он выглядит оккупантом. Сотрудничество с нацистами поставило ученого в шеренгу проклятых фигур, где-то рядом с режиссером Лени Рифеншталь, драматургом Гауптманом и актером Грюндгенсом. Цель «Копенгагена» — снять заклятие с Гейзенберга. Да, он не устраивал публичных антифашистских демонстраций, но сумел вовремя осознать, что смертоносное оружие не должно оказаться в руках безумного фюрера. Он тормозил процесс, ловко скрывая «моральный» саботаж атомной программы за иллюзией неумения. И всё просил Бора образумить Оппенгеймера, который в Лос-Аламосе готовил горячий подарок Японии…

Майкл Фрейн. Только факты
Back in the USSR.  Именитому автору «Копенгагена» в этом году исполняется 70 лет, и московскую постановку он может воспринимать как подарок к возвращению в Россию. 

От Маркса до России.  Фрейн не скрывает, что был марксистом. Еще школьное увлечение коммунистическими идеями заставило юного англичанина изучать русский язык. Фанатизм быстро сошел на нет, а знание экзотического языка пригодилось в армии, где он освоил профессию переводчика с русского. Молва гласит, что Фрейн был попросту разведчиком — и, разумеется, не в пользу России. 

Английский друг Горбачева. Выпускник Кембриджа, Майкл Фрейн с тремя другими аспирантами был направлен в Московский университет для совершенствования языка. Сам Фрейн утверждает, что эта «экспедиция» 1956 года была первым подобным опытом для советского образования: «Они смогли выдержать нас только месяц, в Москве нас не любили и затем спешно отправили назад, а своих студентов по обмену в Кембридж так и не выслали». За это время Фрейн сумел познакомиться со студентом МГУ Мишей Горбачевым. В 1966 году он опубликует в Англии роман «Переводчик с русского», где иронически опишет Москву как царство страха и отчаяния. 

Переводчик.  Фрейн перевел для англоязычного театра почти все пьесы и водевили Чехова, а также комедию Льва Толстого «Плоды просвещения».

«Копенгаген». Только факты
 — Майкл Фрейн запретил МХАТу сокращать пьесу — даже на полслова.

 — Фрейн всегда думал, что написал «Копенгаген» для радио и до сих пор не верит, что пьесу могут играть в театре. «Неужели кто-то захочет поставить такую скучную, абстрактную пьесу?» С тех пор, как это однажды было сказано автором, пьеса «Копенгаген» обошла все подмостки мира.

 — Зрители лондонской премьеры «Копенгагена» в 1998 году думали, что конец первого акта является финалом пьесы. Многие, уже надев пальто, шумно восхищались, что буфет все еще работает. На премьере в Америке один человек поднялся с кресла и громко закричал: «Я протестую!», но не смог продолжить фразу, вновь увлекшись зрелищем.

 — В Нью-Йорке после спектакля к Фрейну подошел приятный человек: «Здравствуйте, я Йохан Гейзенберг. Ваш герой, конечно, не похож на моего отца. Если Вернер позволял себе заговорить с кем-нибудь, то лишь тогда, когда говорили о музыке».

Цитата
Вернер Гейзенберг: «Весь город в огне. Горят даже лужи на тротуарах. Это горит расплавленный фосфор. Он прилипает к ботинкам, как сверкающее собачье дерьмо, и его нужно то и дело соскребать. Кажется, будто все улицы загажены стаями адских псов».