Эта пьеса для Чеховского МХАТа — вещь огромной важности. Во-первых, потому, что речь в ней — о событиях в Чехословакии, в чем-то повторившей, а в чем-то предвосхитившей наш собственный исторический опыт. Во-вторых, потому, что у МХАТа с автором пьесы давние связи. Когда в Прагу в августе 68-го вошли русские танки, во МХАТе как раз шла пьеса Когоута. Даже после того как Когоут попал в опалу и был выдворен из ЧССР, отношения не прервались. Олег Ефремов тайно встречался с Когоутом в Вене, и тот обещал МХАТу новую пьесу. Ставить ее пришлось уже без Ефремова. В обращении по случаю нынешней премьеры драматург и президент Вацлав Гавел назвал Олега Табакова «давним другом чешского театра». «Друг чешского театра» пригласил на постановку чеха Яна Буриана. А Давид Боровский, совершив исследовательскую поездку в Прагу, выстроил на мхатовской сцене пражский общественный туалет в натуральную величину. Почему туалет? Потому что сортир — это основная метафора и главное место действия пьесы, которую автор назвал «кратким отчетом потомкам». Из этого отчета можно выяснить следующее: что в середине прошлого века мужчины в сортире мочились на стенку; что простым чехам нынешняя свобода пуще неволи и «при коммунистах было лучше»; а еще что Павел Когоут искал вдохновение в пьесе Горького и, кажется, в брехтовской «Опере нищих», но и «мыльные оперы» наверняка видел тоже. Благодаря последнему среди действующих лиц «Нулей» оказались, например, нищенка, обладающая огромным состоянием, ее дети, мечтающие превратить ветряные мельницы в доходное место, и неудачливый брачный аферист. Время от времени мелодраматическое настроение находит и на других «нулей», калек-гомосексуалистов, или на поэта, которого не печатают. Но общий тон пьесы остается публицистическим — за него в пьесе отвечает главный герой Ярда, а в спектакле — Сергей Юрский. Больших оснований сыграть эту роль, чем у Юрского, и быть не может. Лучший Чацкий 60-х в том августе, когда русские танки вошли в Прагу, тоже был в городе, и шел в госпиталь сдавать кровь для раненых, и стыдился спросить по-русски дорогу. В Москве, куда он приехал в конце 70-х, его театральная карьера сложилась не так, как могла бы; он писал повести и рассказы, публиковался, снял кино по собственному сценарию и снимался в фильмах других, но на сцене появлялся редко; стал выступать как чтец, все больше предпочитая со временем черный юмор, почувствовав вкус к абсурдизму, перевел «Стулья» Ионеско и поставил спектакль для себя и Натальи Теняковой, мистифицировал публику пьесой «Провокация», выдав ее за текст своего знакомого, и не имел с ней успеха — и между тем, покуда уходило его время, становился все более желчным и играл все резче и гротескней. В роли резонера Ярды, который весь спектакль не сходит с авансцены, вынося оценки людям и временам, Юрский с его желчностью оказался на месте — но, к счастью, его Ярда вышел не только обличительным, но и трогательным, и растерянным, и умным, и простым. Так что в первую очередь именно в том, что большой артист Юрский в кои-то веки сыграл «свою роль», и есть огромная важность «Нулей».