НЕМНОГО в нашей жизни персон абсолютного авторитета — художественного и нравственного. И тем более радостно пообщаться
сегодня с классиком — Михаилом РОЩИНЫМ. «Валентин и Валентина», «Старый Новый год», «Перламутровая Зинаида», премьера
нынешнего сезона в Театре им. Моссовета — «Серебряный век»… Теперь Рощин еще и педагог — будет вести мастерскую в 
«новорожденной» Школе драматурга под руководством Михаила Шатрова, своего коллеги по цеху.

 — МИХАИЛ Михайлович, что же это за профессия такая — драматург?

 — А это когда слева пишешь, кто говорит, а справа — что говорит. Самое главное, кто. Это уже проблема художественного образа,
проблема героя.

 — На недавнем фестивале «Новая драма» была представлена модная нынче технология, когда драматург записывает на диктофон
людей, то есть «берет» пьесу из жизни… Трудно представить, что Чехов сочинял бы таким образом. Потому и есть в его драматургии
тайна, она идет от личности, а не от коллективного творчества. Разве можно научить писать пьесы?

 — Конечно, нет, но можно увидеть вот эту самую личность. Для этого у нас в школе и придумана система предварительного
собеседования под девизом «Приходишь с замыслом — уходишь с готовой пьесой».

 — Я знаю, у вас есть уже опыт «воспитания» драматургов — фестиваль в подмосковной Любимовке?

 — Да, нам в этом помогает Министерство культуры, и вот уже двадцать лет мы существуем. Мы «окопались» в хорошем месте по 
Ярославской дороге, бывшем имении брата Станиславского. Объявляем ежегодно конкурс на пьесу, собираемся, читаем. Из 
Любимовки вышли Надя Птушкина, которая сегодня одна из самых репертуарных драматургов, Лена Гремина, Миша Угаров, Оля
Мухина с «Таней-Таней», Сигарев с «Пластилином», Лена Исаева с «Юдифью», Ваня Савельев, которому было 19 лет, когда он пришел
со своей новой пьесой. У начинающих есть возможность проявить себя. Пожалуйста, присылай пьесу, приезжай, и пьеса твоя
становится предметом обсуждения, обнародования. 

 — Какие сюжеты, темы, герои волнуют новоявленных драматургов?

 — Мы в свое время искали героя положительного. Сегодня — это антигерой. Не просто рефлексирующий, а человек потерянный,
существующий в скверно организованном обществе. То, что называется чернухой, присутствует в изобилии, и я очень по этому
поводу горюю. У меня это вызывает оторопь. Да еще и классику ухитряются интерпретировать таким чудовищным образом. Что
сделал Акунин с чеховской «Чайкой»? Настолько это кощунственно, нагло, безобразно.

 — Почему вы сами в последнее время так мало пишете? Только вот «Серебряный век» — и опять сюжет из прошлого.

 — А наша действительность не вдохновляет. Она антихудожественная. Слишком много политики. Слишком мало свободы. Мы,
конечно, выползли из-под тоталитарных глыб, по выражению Солженицына, но все равно система несвободы остается. Наш печальный
опыт волочет нас назад. Я долгое время был членом «прекрасной» коммунистической партии и, когда решил выйти из нее, сказал, что
мы-то выйдем из партии, а вот как она из нас выйдет? Как быть с этой привычкой к коллективности, к демократическому централизму?
Доползти до демократии мы так и не доползли и, наверное, еще долго не сможем.

Все мои пьесы были социальными. И меня всегда интересовала проблема, а не герой. Любую мою пьесу можно ставить и сегодня —
проблемы-то остались! Люди, герои изменились, а проблемы остались. Наверное, поэтому я и не пишу сегодня новых пьес.

 — И какие же это проблемы?

 — Да все одно и то же. Проблема расхождения между тем, что декларируется, и тем, что есть на самом деле. Это было и при советской
власти, но разве этого нет сейчас? Крики о свободе и реальная несвобода — разве этого нет? Преодолеть это состояние и быть
свободным человеком — это во все времена очень трудно. Я в своей жизни абсолютно свободных людей видел очень немного, один из 
них — Олег Николаевич Ефремов. И ему было очень тяжело жить. С одной стороны, легко, потому что он всегда поступал так, как
считал нужным. Но оборотная сторона этой медали — одиночество, тоска.

 — Что происходит в Союзе писателей?

 — Я ничего об этом не знаю и мало этим интересуюсь с тех пор, как эта система разрушилась, точнее, мы сами ее размочалили.
Думаю только, что мы сделали это напрасно. У нас так заведено: давайте сначала разрушим, а дальше что? Вот и у нас в 
писательском Переделкине — вырубают деревья, продают землю. Опять начинается этакий чеховский «Вишневый сад». Приходят
какие-то новые люди, которым вишневый сад совсем не нужен.

Фото Сергея ХАЛЬЗОВА