Светлана Врагова разожгла на мхатовской сцене «Священный огонь»
Во МХАТе опять премьера. Уже сложно сказать, какая по счету. Под водительством Олега Табакова обветшавшая цитадель традиции в мгновение ока превратилась в фабрику театральных событий. Три сцены главного театра страны (основная, Малая и недавно открывшаяся Новая) выпускают спектакли как хорошо отлаженные конвейеры. Во МХАТе подвизаются теперь все — традиционалисты, экспериментаторы, мэтры, юнцы. И ставят они все, что им заблагорассудится: от модной импрессионистической «Ю» Ольги Мухиной до забубенной комедии положений «Номер 13». В этом многообразии деятельному худруку явно недоставало добротного спектакля для немолодых респектабельных зрителей. Теперь в репертуаре МХАТа есть и такой.Пьесу по этому случаю Табаков подобрал сам. В силу загадочных обстоятельств ею оказался написанный в 1929 году «Священный огонь» Сомерсета Моэма — рыхловатое произведение с детективной интригой и мелодраматической закваской. Молодой, отважный летчик Морис (Сергей Безруков) попадает в катастрофу и становится инвалидом. Его красавица жена (Екатерина Семенова) пытается хранить несчастному супругу верность, но влюбляется (причем взаимно) в вернувшегося домой брата Мориса (Егор Бероев). Наблюдающая за всем этим мать обоих сыновей (Ольга Барнет) решает избавить от страданий — теперь не только физических, но и душевных — обреченного Мориса. Она дает ему смертельную дозу снотворного, не сомневаясь, что все воспримут смерть инвалида как нечто само собой разумеющееся. Не тут-то было. Начеку влюбленная в Мориса сиделка (Евгения Добровольская), выступающая в роли миссис Марпл. Она и друг семьи майор Ликонда (Дмитрий Брусникин) бодро ведут следствие. Тайное становится явным. Финальный монолог мамы-отравительницы есть оправдательный приговор эвтаназии и обвинительный царящему в обществе лицемерию.
Не говоря о мировой драматургии в целом, даже у самого Моэма можно найти произведение получше. Этот сомнительный драматургический выбор Табаков искупил выбором театральным. На постановку «Священного огня» он пригласил Светлану Врагову. Чуть больше десяти лет назад Врагова создала театр с говорящим названием «Модерн» и поставила в нем программный спектакль по Леониду Андрееву «Катерина Ивановна» о роковой, но добродетельной красавице, пустившейся под влиянием обстоятельств во все тяжкие. Это была попытка найти невозможному в сегодняшней эстетической ситуации тексту единственно возможный сценический эквивалент. Здесь все (от игры актеров до декораций) было пронизано гибельным надрывом и приторной красивостью Сецессиона. Спектакль упрекали в пошлости, и это самое нелепое обвинение, которое можно ему предъявить. Потому что пошлость есть неразрывная часть подобного искусства, нашедшего в лице Враговой своего нового апостола. Недаром Немирович-Данченко, пытавшийся некогда поставить «Катерину Ивановну», используя средства психологического театра, потерпел поражение.
В опус Сомерсета Моэма Врагова тоже добавила чуточку арт-нуво. В особняке, где разворачивается действие пьесы (художник Валерий Левенталь), явно угадываются характерные черты этого стиля, а в финале спектакля навстречу героям распахивается сценографическое подобие «Острова мертвых» Арнольда Беклина. Даже артисты (особенно Ольга Барнет) кажутся подобранными по принципу соответствия их внешнего облика приметам Сецессиона. Этот ход кажется мне правильным (без декадентского привкуса, который Врагова придала пьесе Моэма, последняя была бы сегодня совершенно несъедобной), неправильным кажется другое.
Во-первых, выбор артиста на главную роль. Модерн модерном, но жанр английского детектива требует некоторой сдержанности. Лучше всех это понял Андрей Ильин (доктор Харвестер), разящий наповал благородством речи и манер, хуже всех — Сергей Безруков, все время сбивающийся на свою фирменную есененщину, которая идет спектаклю не больше, чем английскому джентльмену косоворотка. Во-вторых, вся линия, связанная с идеей переселения душ, которая в тексте пьесы присутствует имплицитно (Моэм и в самом деле пережил увлечение Востоком), а в спектакле эксплицитно в виде вставных эпизодов. Когда в кульминационный момент пьесы служанка с энигматической улыбкой на устах и индийской точкой во лбу начинает совершать у правой кулисы ритуальные поклоны, это выглядит так же странно, как безруковская есенинщина. И не потому, что мистика противоречит искусству модерна (совсем даже не противоречит). Проcто, и так всего много — мелодрама, детектив, мотивы из Достоевского, Беклин, в начале спектакля монолог из Сент-Экзюпери. Ну куда еще индийскую женщину.
Судя по всему, Светлане Враговой не давала покоя мысль, что на сцене МХАТа надо непременно поставить нечто глубокомысленное и духоподъемное. И напрасно. Чего действительно не хватает современной русской сцене, так не духоподъемности, а качественного буржуазного спектакля. Потому что точно так же, как в России нет среднего класса, в ней нет и буржуазного искусства. Есть высокие театральные достижения Анатолия Васильева или Льва Додина и совершенно бессовестная халтура, выдаваемая за коммерческое искусство. Так вот именно Врагова одна из немногих умеет изготавливать буржуазные спектакли, используя приемы стиля, возникновение которого совпало с недолгим расцветом российского капитализма и выходом на историческую сцену интересующихся искусством буржуа. Последние, заметим к слову, сыграли немалую роль в судьбе самого Художественного театра.
