Счастливые супруги Ольга Остроумова и Валентин Гафт впервые сошлись на одной сцене. Она — «Провинциалка», он - «Вечный муж».
Юрий Еремин скрестил в собственной пьесе «Провинциалку» Тургенева и «Вечного мужа» Достоевского, следуя букве последнего.В рассказе Достоевского, как известно, обманутый муж Трусоцкий. растравляя себя, несколько раз вспоминает «Провинциалку», героиня которой обольщает авансами на будущие встречи заезжего петербургского графа, чтобы ее мужа перевели в Петербург. В пьесе Еремина Трусоцкий не просто поминает «Провинциалку», но с маниакальным упорством смотрит и пересматривает эту пьесу в театре. В смешном водевиле о женской хитрости он видит отражение собственной трагедии — от умершей жены осталась любовная переписка, из которой ясно, что его маленькая дочь ему не родная.
Режиссер, таким образом, соединил два совершенно разных жанра — экстремальный психологизм Достоевского и водевильную пародию на худший вариант провинциального театра. В таком театре вся надежда на суфлера (Александр Пискарев), единственно вменяемого человека среди провинциальных Актер Актерычей. Столичный граф Любин (Геннадий Бортников) картинно сладок. Провинциальный муж Ступендьев (Владимир Сулимов) карикатурно коварен и преувеличенно суетлив. Хитроумная провинциалка Дарья Ивановна (Ольга Остроумова) чудо как хороша. «Стены» из ситечка колышутся от любого ветерка. Жанр театральной клюквы выдержан во всей чистоте — не придраться. Но режиссер увлекается игрой в этот жанр чуть больше, чем он того заслуживает. Публика начинает уж было скучать, но тут, слава богу, наступает черед «Вечного мужа».
Двое мужчин, два смертельных соперника, кружат по городу, чуя друг друга на расстоянии. Их тянет друг к другу, как к обрыву. Между ними — могила женщины, которая одному была женой, другому любимой. Между ними — могила девочки, которая одному была дочерью законной, другому род ной. Скажем сразу, Александр Яцко в роли «вечного любовника» Вельчанинова — достойный партнер Валентину Гафту. Точно по формуле: «Пошли мне, Господь, второго». Объема его персонажа — закоренелого грешника, который, узнав о своем отцовстве, посмел поверить, что жизнь его обретет смысл, — режиссер его лишил. Сделал из Вельчанинова на сцене просто прямую противоположность «подпольного человека» Трусоцкого — горячего да открытого. Но дуэт, повторяю, получится замечательный.
Валентин Гафт давно не играл в театре такой роли. Достоевский — это как раз его «размер». Трусоцкий-Гафт — прокурор своего обидчика и его же подсудимый. Если он играет унижение — так безмерное, чтобы на дне его найти неожиданное величие. Юродство — так безудержное, переходящее в какой-то своеобразный артистизм. Отчаяние — так такое, чтобы напиться им допьяна, и быстро спиться — не водкой, а этим своим отчаянием. Его, как больного во время кризиса, бросает то в жар кровавой мести, то в озноб подлейшего унижения. Он точно постоянно скользит по лезвию ножа.
«Лезвие ножа» — не только «фигура речи», но и режиссерский ход. Трусоцкий, источая угодливость, в одной из сцен возьмется побрить Вельчанинова: лицо экс-любовника закрыто полотенцем, лицо рогоносца склонилось над обидчиком — только запрокинутая шея первого, да играющие с бритвой пальцы другого создают поистине хичкоковское напряжение.
Жаль, что в финале Еремин, точно психотерапевт, это напряжение снимает. Водевиль Тургенева и изматывающий рассказ Достоевского приводит к «единому знаменателю». Вечный муж с очередной женой зовет вечного любовника в гости, и тот обещает всенепременно пожаловать. Круг замыкается, трагедия вот-вот повторится в виде водевиля, которым у Достоевского и не пахло.
