Андрей Ильин пошел во МХАТ за адреналином
Андрей Ильин стал чуть ли не первым актером, которого Табаков пригласил в труппу МХАТа имени Чехова, когда занял в этом театре место худрука. И Ильин пришел во МХАТ имени Чехова в 2000 году. Дебютировал в роли Людовика Великого в «Кабале святош», где сам Табаков сыграл Мольера. С тех пор работу во МХАТе им. Чехова актер весьма успешно совмещает с участием в антрепризах, спектаклях Театра им. Моссовета, где работал прежде, активно продолжает сниматься в сериалах и фильмах («Какая чудная игра», «Циники», «Каменская» и др.). Сыграл во МХАТе Доктора Харвестера в пьесе С. Моэма «Священный огонь» и Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании». Репетирует Немого брата Богуша в пьесе П. Когоута «Нули». Заслуженный артист России.- Мы долго не могли встретиться, переносили разговор три или четыре раза. Я успел заготовить немало вопросов, но сейчас меня больше всего волнует: каждый раз вы переносили интервью из-за съемок в телесериалах.
— Нет, не только телесериалы, были и спектакли…
- Но что это за сериалы, которые отнимают так много времени?
— Секрета нет. Есть две работы, два фильма. Если хотите, называйте их сериалами, хотя один фильм телевизионный состоит всего из четырех серий. Это — «Козленок в молоке» по роману Юрия Полякова. Снимает Владимир Нахабцев. А второй действительно большой двадцатисерийный сериал «Монах». У меня и там, и тут не такие большие роли, не самые главные, но отнимают они действительно много времени. Время для сериалов, я считаю, находить нужно. Иногда даже и по ночам.
- Кого же вы играете в «Козленке…»?
— (Долго вспоминает.) Я играю одного из писателей…
- Там есть писатель-патриот, прототипом которого стал, кажется, Владимир Бондаренко или Станислав Куняев, есть поэт, сильно похожий на Евтушенко. Одно из удовольствий чтения этого романа как раз и состоит в узнавании и угадывании, кого имел в виду автор.
— Мой персонаж Выжутович впоследствии становится министром — может быть, культуры, может быть, печати, может быть, тяжелой промышленности┘ Он - подкаблучник, боится своей жены, при этом направо и налево изменяет ей…
- После того, как вы в очередной раз перенесли встречу, я вечером увидел по телевизору фильм, где Мастроянни играл актера, который в перерыве между съемками в каком-то старинном камзоле и в парике с буклями садится за руль, чтобы успеть сделать еще какое-то важное дело. Ситуация человека, который спешит с одних съемок на другие, что-то не успевает, путаница в делах и, как следствие, жалось к себе: «Господи, что же я делаю-то?»… Посещают такие мысли и чувства?
— Иногда посещают. Но мне нравится такой темпо-ритм, нравится перебегать с одной съемочной площадки на другую, перебегать дорогу из одного театра в другой. Этот темп жизни меня устраивает. Думаю, что для актера это вообще нормально. Вот впереди отпуск, еще кусочек лета и я мечтаю отдохнуть и обязательно осуществлю свою мечту. Предыдущий год и позапрошлый и еще пара-тройка лет были просто сумасшедшие. Но особенно — последний сезон. И театральный, и киношный. Я уеду с друзьями в Карелию на десять дней. Я все расчистил на это время, все подготовил, мы с друзьями сейчас точим крючки, налаживаем снасти и обязательно поедем. Из цивилизации, из каменных джунглей в дикую, первозданную природу. Ловить рыбку на озере и наслаждаться тишиной.
- Скажите, а что вообще дают актеру сериалы, кроме денег? Я далек от осуждения, но ведь в спешке, которая сопутствует таким съемкам, совсем невозможно получить какое-то творческое удовольствие, что для актера, мне всегда казалось, тоже важно?
— Нет, можно почувствовать вкус роли. Любой актер может вам сказать, что, выйдя из кулис на сцену, он вместе с пылью от сапог действительно оставляет все позади и настраивается на сиюсекундный момент пребывания на сцене. Это касается и кино. Я переодеваю костюм, гримируюсь и я уже абсолютно в образе того персонажа, которого мне сейчас предстоит играть. Идет мгновенная перестройка. Любой приличный актер может рассказывать анекдоты, выйти на сцену и сразу заплакать. Это такой определенный тренаж даже, и актеры профессиональные переходят из одного качества в другое очень легко. Так и здесь: в этой спешке есть свой смысл.
- Раньше актеры умели себя сохранять, умели экономить и распределять силы. Сегодня — перед глазами — пример растраты, безвременного ухода совсем не старых и даже молодых артистов, силы-то ограничены…
— Я абсолютно с вами согласен. Распределять силы, конечно, необходимо. Могу сказать в свою защиту, что я, скажем, курю и много курю, но не злоупотребляю спиртным. Стараюсь высыпаться. Если есть возможность передохнуть днем, я делаю это охотно. Это такая моя способность распределять организм на день или на более длительный срок. Не очень люблю тусоваться, особенно в последнее время не хожу на какие-то пати, чтобы пообщаться и завести новые знакомства. Если знаю, что завтра работа, я себя во многом ограничиваю, и последний год — тому доказательство. Работы было много и в театре, и в кино, действительно распределяться было нужно. То, о чем вы говорите, это — беда и проблема нашего поколения, когда люди бросаются и туда, и сюда, стараются всюду успеть… Я отдаю отчет и себе, и своим возможностям, и силам, и энергетике. И стараюсь себя ограничивать. От многого отказываюсь.
- Табаков, как мне кажется, давая вам роль за ролью, пытается вас привязать к театру. И, собирая труппу, мне кажется, он все-таки думает о том, чтобы это была труппа. Не театр-дом, но некая команда, коллектив, который будет работать в этом месте. А вы все равно «не привязываетесь»? Важно ли вам, чтобы у вас было определенное место работы, основное место?
— Сложный и животрепещущий для меня вопрос, потому что мне приходится разрываться между основным моим местом работы — МХАТом, где лежит трудовая книжка, — и всеми моими остальными халтурами в хорошем смысле слова┘ Тут нужно уметь лавировать, уметь договариваться с руководством театра, с завтруппой. Пока получается. Как сложится в дальнейшем — не знаю, боюсь загадывать и прогнозировать. Пока удается контролировать ситуацию. Я понимаю Табакова, который с одной стороны заинтересован в росте популярности своих актеров, на которых пойдет зритель, а с другой стороны для любого руководителя театра важно, чтобы актеры находились на рабочем месте.
- Три новых роли во МХАТе вам что-то дали? Удовольствие от них более или менее оправдывает это вот ваше положение штатного актера?
— Наверное, вопрос тут в другом: зачем мне нужен был вообще переход во МХАТ? Что это было за состояние души, когда я попросил у Олега Павловича недельку на обдумывание, и самые противоречивые мысли и чувства возникали в моей голове. Я тогда решился на переход. Мне показалось, что как-то уж слишком все хорошо вокруг. Устаканилось. Я - актер Театра имени Моссовета, играю главные роли, вышла очень неплохая, на мой взгляд, премьера — «Черная невеста». И роль мне нравится, и спектакль вроде бы неплохой┘ Я почувствовал, что нужно что-то изменить, появилась потребность в адреналине. Необходимо было что-то изменить в судьбе, в биографии, в себе самом. И я ни секунды не жалею о принятом тогда решении. Сердце действительно затрепетало, мозги заработали, все зашевелилось во мне и вокруг. Три роли мне дороги и многое дали. Во-первых, возможность работать с новыми партнерами, с новыми режиссерами. Сам дух мхатовской сцены заставляет что-то трепетать внутри. Может быть, потому что последняя работа, премьерная, самая дорогая и любимая, я благодарен судьбе, что сыграл Порфирия Петровича в режиссуре Елены Невежиной. Пусть это новая сцена МХАТа. ..
- Совсем малая новая сцена…
— Да, пусть это на сто человек, в спектакле есть, на мой взгляд, главное — атмосфера и дух Достоевского. Есть некая загадка, которую мы все пытаемся разгадать. И есть благодарный зритель, который откликается на наш нерв и на те мысли, которые мы несем.
- Вы не боялись играть Порфирия после Леонида Маркова, после Смоктуновского?
— Конечно, боялся. К сожалению, я не видел Маркова в этой роли, но много слышал. Тем более, я работал в театре, где многие актеры помнят спектакль и играли в нем. И все говорили о нем в превосходных степенях — какой он был тонкий, хитрый, глубокий и так далее, и так далее. Я уж не говорю об Иннокентии Михайловиче, который до конца моих дней останется для меня Моцартом в актерской профессии, богом… Я видел этот телеспектакль давно, лет двадцать тому назад, но его Порфирий Петрович стоит у меня перед глазами┘ Хотя сейчас, уже сыграв премьеру, я бы с удовольствием заново пересмотрел фильм, чтобы, может быть, более подробно присмотреться к каким-то деталям. Конечно, страшно. Но чего бояться? Волков бояться — в лес не ходить. А Людовик Четырнадцатый в «Кабале святош» вообще у всех на слуху!
- Вы как-то переживаете, что во МХАТе идете «по следу» Смоктуновского, играете его роли?
— Ну, разве что одну, Людовика, поскольку Порфирия Петровича он сыграл не во МХАТе┘ Иногда такие мысли посещают, но я даже во сне не смогу представить, что когда-нибудь буду претендовать на его место в театре.
- Что для вас было главным в роли следователя? Сколько ни перечитывай роман, всякий раз думаешь, что Порфирий у Достоевского какой-то «неуловимый». Он то кажется садистом, то другом Раскольникова. Вдруг обратишь внимание на то, что он к сорока годам не женатый. Почему? В спектакле он вдруг выходит этаким алхимиком, сливающим какие-то растворы…
— Он, конечно, многоликий. Разный. Поэтому в спектакле он появляется на сцене три раза, и каждое его явление не похоже на другое. Вместе с режиссером мне очень помогла художник по костюмам Светлана Калинина. С самого начала был заявлен в каждой сцене новый характер. Сначала — барин, такой восточный персонаж, которому не хватает только кальяна, кофе по-турецки. Он вальяжен, гурман, хотя это все — только внешность. Во второй части — полу-Наполеон, в треуголке даже, и действительно в его поведении встречаются элементы садизма. Но вторая сцена это скорее сны Раскольникова, его представление об окружающей реальности или даже инфернальном мире, в котором он пребывает. Поэтому и Порфирий там может быть любым, даже старушкой с вязанием. И там есть в спектакле момент, когда я вяжу что-то на спицах…
- По-настоящему вяжете, к слову?
— Лет пятнадцать назад я умел вязать крючком. Меня это увлекало, но вязание у Порфирия — не моих рук дело. Но раньше я вязал и даже есть образцы, я подарил своей учительнице в Нижнем Новгороде салфеточку, она ее бережет. Но это, к сожалению, не стало моим хобби, процесс этот подробный и отнимает много времени.
- Еще один технический вопрос. Когда вы берете в руки колбы и пробирки, вы не боитесь, что перепутаете пропорции, и все это взорвется в ваших руках?
— Там ничего страшного нет: сода мешается с уксусом, марганцовка с чем-то еще… Получаются такие вот красивые эффекты… Если говорить о зерне роли, главное в Порфирии то, что он - лицедей. Мудрый, старый, хотя ему нет еще и сорока, но в позапрошлом веке люди быстрее взрослели. В Раскольникове он видит прежде всего себя. И то, чем сейчас болеет Раскольников, Порфирий когда-то пережил, все это он проходил когда-то, по молодости мог пойти по неправильному пути, убить старушку, если не убил (и даже парочку мог замочить в свое время), тоже писал философские работы по теории преступления┘ Он сожалеет, что упредить преступление уже нельзя, и любит Раскольникова, искренне любит его, видя в нем себя самого. А неженат он, наверное, потому, что неуживчив и человека видит насквозь, и потому с ним невыносимо трудно, как невыносимо трудно было с самим Достоевским. Я думаю, что Достоевский в Порфирия Петровича внес частичку своей судьбы и своего я. Кто, как не Достоевский, обладал потрясающим аналитическим умом следователя?..
- Слушая совершенно гениальный текст, я думал, как же трудно было вам отказываться от тех или иных эпизодов…
— Но надо думать было о спектакле в целом. Условия малой сцены не позволяли рассесться и распределиться на какое-то очень долгое время, поэтому я охотно шел на любое сокращение, подавал всем пример и нещадно кромсал монологи.
- Ну, актер всегда заинтересован в том, чтобы на сцене быть дольше, а говорить меньше.
— У меня сейчас как раз наконец сбылась мечта. Сейчас продолжатся репетиции по пьесе Павла Когоута «Нули». Там у меня роль замечательная — вообще без слов. Я играю немого.
- Три роли у трех разных режиссеров. Трудно говорить, что речь об одном театре, — то есть, сцена-то была одна, но театры — стили — были, наверное, различными? Шапиро, Врагова, Невежина — три разные школы.
— Абсолютно! Диаметрально противоположные порой.
- Как они уживались под одной крышей?
— Они даже не встречались, поверьте, хотя репетировали под одной крышей и порой с одними и теми же артистами. Ничего.
- Для Табакова, судя по частоте его заявлений на эту тему, очень важен момент и собственной материальной независимости, и материальной независимости своих подопечных. Дает ли сегодня работа в театре такую независимость?
— Понимаете, человеку всегда мало, сколько бы денег у него не было. Во МХАТе платят артистам очень прилично, есть возможность зарабатывать, и голодных в театре нет. В новом сезоне вводится новая система оплаты, — то есть, чем больше ты работаешь, тем больше получаешь. Зависимость простая. Думаю, что это больше, чем в других театрах. Актер должен быть сытым и сытой должна быть его семья.
- А как относятся во МХАТе коллеги-актеры к вашим успехам? Как складываются ваши отношения с теми, кто работал в театре до вашего прихода?
— Конечно, боязнь перехода в новый коллектив существует. И до сих пор я и опасаюсь, и трушу. Но истина простая: все проявляет сцена. Ни в каких закулисных играх я никогда не участвовал и участвовать не буду. Никаких интриг плести просто не умею и мне это не свойственно. Надо работать, потихонечку делать свое дело. У меня и до перехода было много друзей во МХАТе и потому меня встретили в общем очень хорошо.
