Лучшие пьесы XX века были написаны о любви
Вот мы говорим — драматургическая классика, имея в виду Островского, Сухово-Кобылина, Чехова. Восхищаемся, когда умный, серьезный спектакль открывает в великой
пьесе новое содержание, ее созвучие времени, далеко отстоящему от того, когда была она
написана и впервые поставлена. Достоевский предостерегал Россию от нашествия
Верховенского, а вот о том, что рядом с ним окажется лакей Яша, что они найдут друг
друга, поймут друг друга и - вместе — на долгие годы завладеют страной, — об этом я
впервые подумал на спектакле «Вишневый сад» Марка Розовского, о котором писал
недавно в «Новом времени». Достоевский Верховенского ненавидел, но ведь не одни
только бесы готовили и совершали русскую революцию. Петя Трофимов из того же
«Вишневого сада», стремящийся «неудержимо к яркой звезде, которая горит там, вдали»,
— ведь он тоже, скорее всего, окажется втянут в революционный омут и Аню за собой
поведет, не ведая, что по дороге к яркой звезде будет цинично использован
верховенскими, яшами, а затем уничтожен.
В революцию шли чистые люди.
Пьеса «Пропавший сюжет» написана Леонидом Зориным пятнадцать лет назад, вскоре
поставлена и сыграна в Ермоловском театре Владимиром Андреевым. Он и сейчас иногда
выходит на сцену в роли одесского литератора Дорогина из 1906 года вместе с Ольгой
Матушкиной, которая играет молодую террористку, по стечению обстоятельств
проведшую ночь в доме Дорогина перед тем, как стрелять в председателя судебной
палаты, приговоренного террористической организацией к смерти.
Я видел «Пропавший сюжет» несколько раз на протяжении лет, последний раз только что,
в Белгороде, на фестивале «Актеры России — Михаилу Щепкину», и поразился тому, как
вписался полуторачасовой спектакль для двух актеров о двух людях, случайно
встретившихся на одну ночь в начале прошлого века, — как вписался этот старый
спектакль в нашу сегодняшнюю — и не только нашу — реальность.
Выпивоха, бабник, немного циник, не переоценивающий своего дарования, находящийся
в простых отношениях с жизнью, умеющий ей радоваться и оттого не принимающий ни
«черную сотню», ни революционеров, которые именно тогда схватились не на жизнь, а на
смерть, и девочка, чистая, как Аня из «Вишневого сада», свято уверовавшая в идею
разрушительную, страшную. Встретились, полюбили друг друга, а на утро девочка встала,
осторожно, тихо, чтоб не разбудить любимого, переложила пистолет из сумочки в карман
и ушла, прошептав только: «Запомни: меня зовут Надежда».
«…Мы выше любви», — говорил Петя Трофимов зачарованно слушающей его Ане. Вот
оно: неудержимо к яркой звезде, идее, которая выше любви, выше добра, сострадания,
милосердия — выше жизни.
А Дорогин проснулся и понял все, мучительно, сразу — за несколько секунд до того, как за
окном прозвучал выстрел. И я увидел переполненные страданием глаза, увидел, как
почернело лицо веселого одессита. Не уберег, не успел, не сумел. В зал тяжело упали
слова: «Надежда? На что? На кого?» Пропала жизнь. (Приходят на память чеховские
тексты, ничего не поделаешь.)
В русскую революцию шли честные, совестливые люди, а другие совестливые и честные
не сумели их уберечь. Это начало прошлого века. А в начале века нынешнего самолеты,
ведомые фанатиками идеи, таранят небоскребы Нью-Йорка. Такой страшный
выстраивается ряд, так непоправимо сходятся концы и начала. Наши начала, российские.
«Пропавший сюжет» — пьеса для двоих, о двоих.
