Любой среднестатистический театрал смотрит за свою жизнь несколько «Вишневых садов», а критик, пожалуй, и пару десятков. При сборах на очередной «Вишневый сад» вместе с банальным «прощание с веком» в голову лезет сакраментальное «чем будем удивлять?» Немировича-Данченко или попросту"Про что сегодня «Вишневый сад»?
Несколько минут на спектакле Леонида Хейфеца — и эти вопросы отпадают за ненадобностью. Потому что поставлен он не ради ответов на сакраментальные вопросы, а ради ролей. Роли ведь там такие, что кажется: актер, не сыгравший что-нибудь из «Вишневого сада», должен считать себя сильно обделенным.

Ну как, например, оставить без роли Фирса Бориса Иванова — изумительного актера, который прошел через войну, ранение, потерю близких и столько знает про смерть, преданность или безропотную любовь. Или — без роли Гаева — Евгения Стеблова, которого можно было бы назвать специалистом по тонкой душевной организации (начиная от застенчивого максималиста Александра Индустриевича из данелиевского фильма «Я шагаю по Москве» и кончая Гаевым, этим безвольным певцом уходящей натуры). А у Ольги Остроумовой Раневская — лучшая роль из всех мною виденных, хотя на драматургию актрисе вроде жаловаться не приходится (Ануй, Булгаков, недавно был. Флобер). Гордая и счастливая улыбка Валентина Гафта в фойе полностью опровергала расхожий тезис об актерской натуре: если вы сегодня имели успех на сцене, завтра против вас будет вся труппа, включая собственную жену (в данном случае речь идет о муже).

Ее Раневская трезвее и мудрее всех присутствующих, включая удачливого Лопахина (Дмитрий Журавлев), который оторвался от своей среды, но так и не стал частью другой, оставшись в пустоте, более страшной даже, чем несчастья обитателей имения. Ее Раневская готова к катастрофе, потому что осознает ее неизбежность. Единственное, что может ее по-настоящему разбередить, — это вид вишневого сада, вновь зацветающего вопреки всем гибельным морозам, равнодушного к людям, не способным так же распорядиться своей жизнью. Единственное, что ее добьет, — это вырубка сада: гибель символической надежды страшнее любого житейского краха. Вернувшись в этот запущенный дом с мешками никому не нужной вишни живой, сильной, как будто, звенящей от напряжения женщиной, она покинет его почти одеревеневшей старухой. А в промежутке преподает великолепный урок любви и жертвенности, беспощадно объясняя Пете Трофимову (Алексей Шмаринов), что это за бред собачий — быть выше любви.

Леонид Хейфец продемонстрировал пример актерского театра — не в том смысле, что актерам позволено напропалую премьерствовать, а в том смысле, что им удобно в ролях, как в разношенных любимых свитерах (чего, кстати, не скажешь о реальных костюмах — они довольно безвкусны). Режиссура не производит впечатления жесткой, до микрона выстроенной формы. «Сад», напротив, текуч, как поток воды, где могут оказаться и пронзительные откровения, и скука. Он очень уязвим. Так, скажем, смешная возня живой собачки на руках Шарлотты Ивановны да звонок мобильника, доступного любому современному Пете Трофимову, могут поставить под угрозу срыва одну из лучших сцен, в которой Раневская и Гаев присаживаются на дорожку перед началом своего медленного угасания. Тем труднее будет им поддерживать этот «Вишневый сад» живым.